– В смысле нет денег? Ты чего несешь-то?!
Неприятный холодок пробежал по спине.
– Мы договаривались!
– Да чего ты орешь, ну получилось так, бывает.
Вальяжный тон в трубке резко согнал холодок вниз, в пятки, по дороге ослабив ноги.
– Ты меня кинул? – предательски севший голос дал петуха. – Ты меня кидаешь, что ли?! Ты охуел? Ты знаешь, что с тобой будет?!
– Да иди ты нахер, что ты мне сделаешь, ссыкло!
Уверенность, с которой это было сказано, и презрение, с которым было произнесено это «ссыкло», двойным длинным жалом страха и унижения вошли в душу как в масло. Этот наглый урод видит его насквозь. Он ясно представлял его спокойное лицо с презрительной ухмылкой с той стороны трубки.
– Я заяву накатаю… – сам почувствовал, что почти простонал это.
– Ты еще маме пожалуйся, чушкарь. Нахуй пошел.
– Отдай деньги!!!! Отдай!!! Ну пожал…
Но вместо отчаянного крика наружу вырвался сиплый выдох, вытолкнувший Павла из забытья.
Ужас происходящего еще сковывал мокрое от пота тело и мозг, но осознание, что это был всего лишь кошмарный сон, уже наступало. Облегчение от того, что очередная нерешаемая проблема – всего лишь продукт распада алкоголя в спящем мозгу алкаша, сродни эффекту от стакана водки с похмелья – эйфория. Но любой запоец со стажем, приходящий в сознание, вырвавшись из лап скачущих хихикающих демонов, непременно попадает в жопу реальности. Открывать глаза не хотелось.
Страшный сон, хоть и в прошлом. Но и в ближайшем будущем ничего хорошего не предвиделось. Вместо ночного кошмара начинал накатывать утренний. Похмелье запойного алкоголика – это не физические страдания. Никакие головные боли с трясучками, поносами и остальной херней не сравнятся со страхами внезапно проснувшегося в середине запоя. Это месть отравленной души, дождавшейся короткого просвета в сознании и успевающей сблевать все то дерьмо, которым ее засирают.
Павел был со стажем и не собирался ждать, когда его душа проснется вслед за его головой. Четвертые сутки кочерги уже не позволяли выслушивать ее упреки без хоть какого-то напряжения сил, а их уже не было. Скоро закончатся деньги, пора выходить, очухиваться и снова начинать работать.
Но не сегодня.
Он разомкнул веки, не поднимая головы обозрел видимое пространство, заключил, что лежит на диване в куртке, трусах и берцах. «Значит, ночью двигался».
Вопрос даже не куда и зачем – бесполезно, а чем это ему теперь грозит. От этих мыслей страхи отходняка становились все более реальными, и Павел начинал понимать, что скоро накроет наглухо. Поэтому он перевел себя в сидячее положение, прислушался к ощущениям, стянул берцы – и уже с высоты почти восставшего феникса осмотрел поле битвы. Вернее, ту помойку, в которую за время запоя превратил свою однушку. «Хорошо, что не трешка».
Будучи по природе своей отчасти перфекционистом, на автомате собрал воткнутые в остатки шоколадки окурки, сложил их вместе с другими, вдавленными в банку из-под шпрот, выстроил рядом со столиком пустую тару, сбросил объедки в одну тарелку, остальные составил в стопку. Собрал смятые салфетки, протер ими же столик. На этом посчитал уборку законченной, потому что волны страха перед совсем уже ближайшим будущим грозили превратиться в один сокрушающий цунами.
Печень, хоть и уставшая за последние годы, работала пока исправно, поэтому вчерашний хмель постепенно уступал место интоксикации со всеми сопутствующими. В голове уже шумело, как в новостройке, начался тремор, сердце ожило и начинало биться в ребра, будто только что пойманная и посаженная в клетку птица, но Павел был спокоен. Вставать не хотелось категорически, но близость облегчения придала силы. Мысль о том, что через каких-то шесть минут, которые алкоголь тратит на дорогу от желудка к мозгу, мир снова повернется к тебе улыбкой осла из «Шрека», подняла с дивана и потащила в ванную.
Включив свет и стыдливо игнорируя давно не мытое зеркало, опустился на колени, распахнул иллюминатор, долго шарил в набитых тряпками внутренностях шведского агрегата, вывалил все на пол, раскидал, озадаченно почесал нос, отгоняя накатывающую панику, крутанул барабан. Даже засунул внутрь голову, как бывало, в поисках четного носка – пузыря нет.
Этого не могло быть. В каком бы он ни был состоянии, заначку делал всегда. Это правило выживания, и он не нарушал его ни разу. Не исполнив этот обряд с вечера, и глотка пива бы не сделал. В панике и уже безо всякой надежды пробежался по возможным нычкам: под ванной, в бачке, в коридорных шкафах – и двинулся на кухню, уже будучи твердо уверен, что причина надвигающейся беды находится там. Нажав клавишу выключателя, обреченно опустился на табурет.
Леха спал на полу мертвецким сном с видом невинного бородатого ребенка, подложив под голову рюкзак. Сковорода с остатками картошки, огрызки хлеба с колбасой, жопки соленых огурцов и коробки из-под сока «Добрый» на столе. Рядом с головой Лехи стояла заначка. Пустая. И почему-то сахарница. С высосанным помидором внутри. Старые часы над дверным проемом показывали четыре утра. Это означало, что впереди пять часов ада. «Сука, ну как же ты допер-то?» – с грустью посмотрел на друга Павел. Убивать его совсем не хотелось, но, видимо, ментовская статистика с бытовой мокрухой и расчлененкой из таких вот романтических пробуждений и складывается, подумал он.
