Глава I
Корон ави русная пандемия и геополитика: к актуализации “мягкой силы”
Пандемия Covid-19, вызвавшая глобальный шок в глобальной политике, стала форс-мажорным связующим звеном в осмыслении новых тенденций в развитии геополитических и геоэкономических процессов. Возникли непредвиденные риски и вызовы мировому развитию. Коронавирусный кризис создал “новую нормальность”, или, точнее, “новую ненормальность”, в которой оказались страны независимо от их геополитического статуса и места в международной иерархии.
Насущная необходимость актуализации “мягкой силы” и продуманной оптимизации ее слагаемых предопределена самими особенностями современной геополитики. В условиях турбулентных трансформаций мирового порядка понятие “геополитика” получило концептуально расширенное, адаптированное к современным реалиям наполнение, в рамках которого сугубо географический детерминизм уже не является единственно определяющим.
Глобальный коронавирусный кризис усугубил и без того растущую неопределенность в мировой политике[1]. Еще десятилетие назад министр иностранных дел России С. В. Лавров так характеризовал геополитическую ситуацию, в которой приходилось действовать России: “Мир переживает беспрецедентный по историческим меркам переходный период, сопровождающийся перелицовкой геополитического ландшафта, формированием новой расстановки сил, турбулентностью в сферах экономики, политики, в целом в международных отношениях”[2]. Тем самым фиксировалась растущая неопределенность в развитии мирополитических процессов, которая стала отчетливо выраженной особенностью начала второго десятилетия XXI века. Предпосылки к тому накапливались годами. Аналитики предупреждали против упрощенных подходов к пониманию взаимосвязей проблемных узлов мировой политики, когда непредсказуемость поведения одной стороны для другой действует как фактор, усиливающий колебания ее политики и тем самым ее собственную непредсказуемость. Г. Г. Дилигенский с полным основанием утверждал: “Взаимная непредсказуемость, таким образом, обладает способностью к расширенному самовоспроизводству, дестабилизируя тем самым двусторонние отношения, лишая их какой-либо определенности. Выход из этого порочного круга возможен только на путях формирования как в истеблишменте, так и в общественном мнении обеих сторон максимально реалистического образа партнера, отображающего баланс различных, присущих ему политических интересов и тенденций”[3].
Среди важнейших причин возникновения турбулентности[4] и неопределенности как одного из ее следствий аналитики выделяют сжатие мирового пространства и, самое главное, ускорение времени, чему в значительной степени способствуют информационно-телекоммуникационная революция и глобализация. “Создается впечатление, что люди оказываются в ситуации, в которой они знают, чего не хотят, но не знают, чего хотят и к чему надо стремиться. Известный, знакомый им мир настолько стремительно и радикально изменяется, что они не в состоянии найти адекватные ответы на преподносимые им новыми реальностями вызовы”. Такое турбулентное состояние открывает перед обществом разные векторы или альтернативы развития, что в свою очередь усиливает неопределенность, неустойчивость происходящих изменений, делая их трудно прогнозируемыми или вообще непрогнозируемыми. Мир во всевозрастающей степени как бы отдаляется от привычных и известных парадигмальных, социально-философских, системных и структурных составляющих миропорядка и, соответственно, от привычных форм и стилей поведения народов и государств в отношениях друг с другом. “Велениями времени становятся случайность, событийность, неконтролируемая активность, которые по-своему корректируют общественно-исторические тенденции и процессы. Каждый из них может оказаться роковым для судеб целых стран и народов. Создаются ситуации и феномены, порождаемые спонтанно, без видимых причин, будто на смену началам детерминизма приходит индетерминизм”[5].
В рамках дискуссионного обсуждения кейнсианской идеи неопределенности как неопределенности полной, лишенной всякой возможности просчета будущего, генеральный директор РСМД А. В. Кортунов зафиксировал одну из характерных специфических черт современного мира – возрастание по экспоненте количества независимых переменных, влияющих на нашу жизнь. В этом смысле неопределенность становится не просто одним из факторов, который надо учитывать, а, возможно, основным фактором, с которым приходится считаться политикам. В начале XXI века обнаружился очевидный дефицит управляемости на разных уровнях, в разных регионах, в разных ситуациях. И если тогда глобальный взрыв неопределенности можно было интерпретировать как следствие неожиданно быстрого, спонтанного слома системы миропорядка эпохи холодной войны, то десятилетие спустя это уже не выдерживает критики: “Неопределенность – не остаточное явление прошлого, а фундаментальная проблема будущего, с которой всем нам надо что-то делать”. Комментируя один из самых известных политических афоризмов У. Черчилля “Цена величия – ответственность” (The price of greatness is responsibility), он подчеркивает, что величие государственного деятеля определяется его способностью отвечать за свои поступки и действия, предвидеть их не только ближайшие, но и отдаленные последствия, не пытаться приписать все победы себе, а поражения – внешним обстоятельствам
