…Карета, отделанная по краям облупленными золотыми позументами, остановилось у трапезной, где, как раз в этот полуденный час, обедали странники.
– А что это сегодня у вас за мужчина двенадцати вершков роста, вон тот, сложенный богатырём?
Поинтересовалась, всунувшись из окна кареты не первой свежести барыня.
– А хз, кто он таков, ваше превосходительство, не иначе как глухонемой, и, по всей видимости – глухонемой от самого рожденья!
Отвечал приказчик, разбитной и вертлявый малый, привозивший из ресторана всяческую слегка подпорченную снедь для благотворительных обедов.
– Глухонемой?? – Голос барыни выражал удивление.
– Осмелюсь доложить – продолжал приказчик – не иначе как беглый, не прикажете ли позвать урядника?
– В глазах у барыни блеснула некая хитрющая и озорная мысль, и она согнутым пальчиком заговорщически поманила приказчика к себе.
– Несколько минут они перешёптывались, и затем голова барыни скрылась в глубине кареты, а взамен головы из окна высунулась трёхрублёвая ассигнация.
Приказчик, кланяясь, и на бегу засовывая трёшку в боковой карман панталон, потрусил в сторону ничего не подозревающего Герасима.
Только что подали горячее, это был борщ, и Герасим, одарённый необычайной силой и выносливостью, работал ложкой за четверых едоков.
Несмотря на сопротивление упирающегося Герасима, приказчик с трудом оттащил его от обеденного стола, и через минуту он уже стоял перед барыней.
– Му-му! – Герасим жестами указывал барыне в сторону стола, как бы давая понять, что сейчас не время, сейчас он должен быть именно там, но барыня была неумолима, и ещё через минуту Герасим покачивался на ухабах, на козлах рядом с кучером, и кони несли его в ту самую сторону откуда он только что пришёл.
И вот Герасима во второй раз привезли в Москву, опять купили ему сапоги, сшили кафтан на лето, дали ему в руки кочергу и совок, так как определили его на этот раз уже не дворником, а истопником.
Занятия Герасима по новой его должности казались ему шуткой после тяжких работ у старой своей барыни.
Но крепко не полюбилось ему сначала его новое житье!
– Ми-ми! – кокетливо манила его к себе пальчиком его новая хозяйка.
– Му-му! – отчаянно возражал Герасим, всем своим видом показывая своё нежелание и неудовольствие и выражая этими нечленораздельными звуками, даже, в некотором роде, резкий протест происходящему.
– Ми-ми! – настаивала хозяйка, кокетливо маня пальчиком, ах ты баловник… баловник…
– Ну хорошо, хорошо, сначала му-му, а потом ми-ми! – немного уступала ему новая барыня, и Герасим, понурив голову шёл в барские покои…
Но ко всему привыкает человек, и Герасим привык, наконец, к новым своим обязанностям.
Горько вздыхая и ухая, как пойманный в капкан зверь, Герасим, понурив голову, шёл, тем не менее, в барские комнаты.
Где вздыхания и уханья продолжались примерно в течение часа, постепенно усиливаясь и нарастая. Затем Герасим возвращался в свою каморку, сжимая в руке подаренный барыней очередной целковый. Но надолго не задерживался он и там, и, попив чаю, к удивлению барыни и всего её дворового люда, шёл на хозяйственный двор, колоть дрова.
Одарённый необычайной силой и выносливостью, он, как всегда, работал за четверых.
И как некие механические рычаги опускались и поднимались продолговатые и твёрдые мышцы его торса.
…Так прошёл почти месяц, по окончании которого у Герасима случилось новая перемена в его существовании.
В гости к барыне, заскочил, буквально на минутку, её давнишний приятель, если интересуют подробности, – пожалуйста, это был граф Мишель Эдинский, впрочем, это имя не имеет ни малейшего отношения к сюжету нашего повествования.
Герасим сразу же сообразил, что речь у барыни с графом идёт именно о нём, так как его, безо всякой особой надобности, вызывали несколько раз принести дров для камина.
И граф как-то странно поглядывал на его, и взгляды эти не предвещали Герасиму ничего хорошего.
– Му-му! – требовательно обратился он за разъяснениями к дворецкому своей новой хозяйки, к добродушному весельчаку Пахому.
Надеясь что он, Пахом, хотя бы жестами прояснит ему, о чём идёт разговор между его хозяйкой и графом.
– А я почём знаю, они ж промеж себя по басурмански балакают! – выражая непонимание разводил руки в стороны Пахом.
– Конфициденциалитэ абсолютэ!
– Му-му-у! – отчаянно взревел Герасим.
– Мон шер ами!
Когда приказали подать шампанского, Герасим рванулся в бега.
Он успел убежать достаточно далеко.
Форейтор Антипка сказывал потом, что поймали его прямо у стен военно-исторического общества.
…И в третий раз привезли Герасима в Москву, опять купили ему сапоги, сшили кафтан на лето, дали ему в руки хлыст, и велели отрастить бороду, так как определили его на этот раз не истопником, а кучером.
Но крепко не полюбилось ему его новое житье!
– Ми-ми! – кокетливо манил его пальчиком граф.
– Му-му! – отчаянно возражал Герасим, всем своим видом показывая своё нежелание и неудовольствие и выражая этими нечленораздельными звуками, совершенно бесспорно, крайне резкий протест происходящему.
