Весенним днем 1450 года, юная иберийская царевна – веселая, раскрасневшаяся от бега, стремительно влетела в отцовский кабинет (как вбегала всегда, зная, что здесь ей рады), но, увидев рядом с отцом незнакомого человека, по виду чужеземца, тут же смешалась и остановилась в нерешительности.
– Мне сказали, что ты звал меня, отец… – тихо произнесла она по-иберийски, в то время как черные живые глаза ее настороженно и одновременно с любопытством смотрели на гостя, который в этот момент тоже изучал ее. У незнакомца было приятное лицо, обрамленное небольшой аккуратно подстриженной бородкой. Невысокий, тонкокостный, он не походил ни на властителя, ни на человека войны, а принадлежал скорее к сословию богатых торговцев или ученых мужей. Неизвестно отчего, но сердце у юной царевны вдруг екнуло, словно предчувствуя что-то очень важное, грозящее переменами в судьбе и это каким-то образом связано с визитом чужеземца.
– Да-да, моя милая, я звал тебя, – ответил отец и продолжил уже по-гречески. – Позволь представить тебе посланника императора ромеев, Георгия Сфарандзи. Он погостит у нас некоторое время…
Гость пробыл во дворце до лета: купался в целебных серных источниках, ездил с отцом на охоту и даже сопровождал его в разъездах по стране. Встречался он и с юной царевной. Прогуливаясь с ней в тенистом царском саду, под шум гремящей рядом Куры, рассказывал о далеком Константинополе, об огромных императорских садах с дивными цветами и птицами, о голубых водах Золотого Рога, что становятся золотыми на закате, и о многом другом, чем был славен Великий город. Рассказывал посланник и о нынешнем императоре Константине – человеке смелом, благородном и великодушном. Рассказывал так, словно бы очень хотел, чтобы ромейский император понравился юной царевне.
А на следующий день после отъезда гостя отец сказал дочке, то, что она уже давно поняла своим чутким девичьим сердцем.
– Ну, вот и все, моя милая, – отцовский голос с приятной для слуха хрипотцой звучал в этот момент особенно ласково, мягко. – Решена твоя судьба: ты станешь женой императора ромеев. Он добрый христианин и будет тебе хорошим мужем. Скоро за тобой прибудет его посольство…
Но это «скоро» растянулось больше чем на год, и лишь осенью 1452 года в окутанный белесыми туманами Тбилиси прибыли императорские посланники с брачным контрактом. В обратный путь уже вместе с невестой они должны были отправиться в конце будущей весны после Пасхи…
Последний ромейский автократор, Констанин Драгаш Палеолог глядел из окна Влахернского дворца на вьющих гнездо аистов и, пожалуй, впервые не радовался пришедшей в город весне, ибо вместе с теплым ветром и красноклювыми аистами принесла она с собой большую беду.
Беда эта, подобно грозовой туче, уже давно копилась, собиралась на подступах к городу и вот наконец пришла, заполнила собой все окрест, хотя еще вчера казалось, что отодвинет, разгонит ее, как бывало уже не раз, божественная десница…
Но не разогнала, не отодвинула, и поверилось вдруг в страшное: это сам Господь, за грехи непоправимые вдруг отвернулся от Великого города, как когда-то от блистательного, многоголосого Вавилона…
До василевса доносили слова инока Геннадия, который по слухам уже несколько месяцев не выходил из своей монашеской кельи, пребывая в посте и молитве, что нет будущего у государя и царства, предавшего веру отцов. Ему так же доносили слова мегадуки Луки, сказанные по поводу унии с латинянами, что, мол, лучше турецкая чалма, чем папская тиара. И вот пришла она – эта чалма, словно мегадука своими неразумными речами накликал на город беду, и под тысячами ног султанских рабов не стало видно земли, а вход в Золотой Рог перекрыли три сотни турецких кораблей…
