Арсентьев вышел на крыльцо приёмного отделения онкологического центра, прислонился к стене и устало прикрыл глаза. Похоже, что это приговор. Окончательный и обжалованию не подлежит. А он никак не хотел верить. Ни тогда, когда, два месяца назад, гастроэнтеролог, просматривая анализы, пробурчал себе под нос: «Как бы не рачок-с у вас, батенька. Как бы не рачок-с», ни сегодня, когда после долгого и тщательного обследования пришёл в очередной раз к онкологу. Даже, когда онколог подтвердил все подозрения и настоятельно советовал лечь в стационар, Сергей Петрович не верил. Просто не мог поверить, что судьба распорядилась с ним таким коварным образом. Даже от госпитализации отказался. А, уже потом, в коридоре, замешкавшись с пальто, он услышал через плохо прикрытую дверь разговор врача с медсестрой.
– Ну, как же, Аркадий Борисович? Вы так спокойно восприняли его отказ, а, между тем, сами говорили, что чем раньше начинается лечение, тем больше шансов.
– Не в этом случае, Машенька. Слишком агрессивная форма. Предложить я должен, конечно. Даже настаивать должен. Но, положа руку на сердце, всё это бесполезно. Только продлит мучения. Химиотерапия – вещь не приятная, сама знаешь. В любом случае, через недельку-полторы, он сляжет, а там, можно уже и ритуальные услуги заказывать. Тут мы бессильны.
И, вот тут, он поверил. Поверил сразу и безоговорочно. Сказанное за спиной в уверенности, что ты это не услышишь, всегда – правда, в отличие от сказанного в глаза. Это был удар. Тело, и без того слабое в последнее время, стало ещё более непослушным. Как Сергей Петрович вышел на крыльцо, он не помнил, и теперь стоит тут, опираясь на стену, а в голове мечется только одна мысль: «Это приговор».
– Простите, вам плохо? – вывел его из состояния ступора женский голос.
– Что? – он вздрогнул, открыл глаза и увидел девушку в легкомысленном розовом пуховичке, с сочувствием смотревшую на него. – Нет-нет, всё в порядке.
Отлепившись от стены, он медленно побрёл по дорожке к воротам. Расстояние, обычно плёвое, давалось с трудом. А там, ещё столько же, до автобуса. Выбравшись с территории центра, Арсентьев посмотрел неожиданно заслезившимися глазами в сторону остановки, подумал и махнул рукой стоящим неподалёку такси. В конце концов, если через две недели ему умирать, то, к чему деньги экономить? Перламутровый «Опель» сорвался с места и шустро подкатил. Сергей Петрович уселся на заднее сиденье, назвал адрес и опять погрузился в свои мысли.
Как это не вовремя! Хотя, смерть всегда не вовремя. Но сейчас, когда, с выходом на пенсию, появились большие планы на жизнь, умирать? На это он никак не рассчитывал. Но, похоже, судьба решила всё за него. Говорят, от рака умирать больно. Очень больно. Да, бывший сослуживец рассказывал, что, когда умирала его тёща, в последние дни постоянно кричала. Даже наркотики не помогали. Неужели, и ему уготованы эти муки? Неужели и он, под, сначала, сочувственными, а потом, раздражёнными взглядами жены и сына будет сутками корчиться от боли?
– Приехали, отец, – выдернул его из мыслей голос таксиста.
– Да-да, – Арсентьев вынырнул из своих мыслей, сунул водителю купюру и, не дожидаясь сдачи, выбрался из машины.
Дома никого не было. Сергей Петрович скинул пальто, стянул с ног ботинки и, надев тапочки, прошёлся на кухню. Рак. Одно это слово уже заставляет учащённо биться пульс и нехорошо сжиматься сердце. Но, узнать, что этот диагноз у тебя – это, вообще, ужасно. Чайник на плите засвистел, и Арсентьев вздрогнул. Он не помнил, когда поставил его на огонь. Наверное, чисто автоматически, занятый своими мыслями. Мысли. Наверное, это то, что будет его занимать всё оставшееся время. Пока не наступят боли. Потом будет уже не до мыслей. Потом боль будет его занимать целиком и полностью. Нет, он не должен доводить до болей. Нельзя, чтобы он запомнился жалким, кричащим и корчащимся.
Он должен уйти сильным и в своём уме. Но, как? Повеситься, а потом болтаться в петле с высунутым прикушенным языком? Броситься с крыши? Прыгнуть под машину, или, ещё лучше, под поезд? Сергей Петрович передёрнул плечами. Нет. Не то. Тогда остаётся только наглотаться сильнодействующего снотворного. Конечно, по-женски как-то, зато безболезненно. И эстетически гораздо лучше. Нет сломанной шеи, прикушенного языка и мозгов, размазанных по асфальту. Как сказать жене? Вот, кто будет плакать. Сын, конечно, тоже расстроится, но, погоревав, быстро успокоится. У него своя семья, своя жизнь и свои дела. А жена убиваться долго будет. Всё-таки, всю жизнь прожили душа в душу.
Он посмотрел на часы. Полдень. Жена только вечером с работы придёт. Нужно, наверное, привести все свои дела в порядок. Так всегда в книгах и фильмах перед смертью делают. И фраза красивая. «Привести свои дела в порядок» – Арсентьев несколько раз произнёс это вслух, посмаковал и улыбнулся. Звучит солидно. Хотя, что тут приводить? Долгов нет. Всю жизнь старался жить по зарплате и никогда не занимал ни у кого. Квартира? Так и так, жене достанется. Вряд ли сын затеет тяжбу. У него своя квартира, а из горла выдирать он точно не будет. Воспитали мальчика правильно. Так что, если подумать, и дел нет никаких. Дома сидеть не хотелось. В четырёх стенах, вдруг, появилось ощущение, что находишься в гробу или в склепе. Раньше, так не казалось. Он, вообще, любил свою квартиру, в которой прожил почти всю свою жизнь. Её дали им, как молодой семье, ещё в Советском Союзе, и он помнил, как они с женой радовались этому. Даже на Шампанское разорились, хоть и получали, тогда, как молодые специалисты, совсем немного. Но сейчас было именно такое ощущение.
