Доктор заглянул в переноску – и не поверил своим глазам. Снял очки, чтобы между ним и увиденным не было преграды. Попытался найти увиденному простое объяснение. Но прошло минуты две, а доктор все еще не верил: ни собственному взгляду, устремленному в темный угол переноски, ни слуху, уловившему тихое бормотание того, кто в ней сидел, ни обонянию – а оно пахло, это создание. Летней степью – такой, где растет и розовый клевер, и голубой иван-чай; карамельным попкорном и кинотеатром, который не ремонтировали лет сорок. И совсем чуть-чуть – конюшней, непременно такой, куда каждый день приходят дети, чтобы посмотреть на пони.
Кабинет больше не казался ему серым. День – тоже. Собственные глаза, взгляни он сейчас в зеркало, не показались бы ему серыми – хотя были такими уже тридцать три года. Доктор заглядывал в переноску, и ему казалось, что свет, заполняющий кабинет, исходит не от светодиодной трубки под потолком, а сквозь витражное окно. Само собой, ни витража, ни даже самого окна в кабинете не было.
Казалось, все, происходившее до этого, не имело значения.
Но так казалось только доктору. Это простительно: он видел создание в переноске впервые. Зато для особы, которая принесла это создание в ветеринарную клинику, – путь сюда имел некоторое значение. Что же было до?
Особа вошла в клинику и оглядела пациентов. Никто не залаял и не зашипел, потому что с собой она принесла только обычную человеческую тревогу, что-то притихшее в переноске – и звуки летнего города, которые исчезли, как только за ней закрылась дверь.
Кошки, спрятанные в переносках, оставались обидной загадкой для собак. Собаки, как всегда, отличались портретным сходством с хозяевами. Каждый из присутствующих был отражением своего спутника – или, по крайней мере, однозначной ассоциацией: береза – подберезовик; осина – подосиновик; пенек – опенок; бухгалтер Регина Ивановна – бульдог Ярик; седой географ Евгений – хаски Алтай; большеглазая Лидочка – чихуа-хуа Долли.
Ната сказала всем: «Привет».
Она всем сердцем любила это место за то, что их здесь спасали. И всей душой боялась этого места – потому что на заднем дворе клиники кремировали тех, кого не удалось спасти.
Ната спросила, кто последний в шестой кабинет. Оказалось – никого. В шестом кабинете принимали экзотических животных, а самым экзотическим созданием среди зримых присутствующих была, похоже, Лидочка. Ната прошла в шестой кабинет.
Ее волосы были выкрашены в такой плоский синий цвет, а челка выстрижена так квадратно, что доктору особа напомнила автобус, въезжающий в депо. Круглые, испуганные глаза подчеркивали это сходство.
Доктора звали Сашей, но чаще – просто «доктором». Вместо того чтобы представиться, он сказал:
– У нас стучаться принято.
Возможно, потому его и звали «доктор», что вот так он и здоровался.
Ната подошла к столу, за которым сидел доктор, и постучала по столешнице три раза. Сказала:
– Здравствуйте.
Особа больше не напоминала автобус. Теперь она, по мнению доктора, походила на синеволосую дуру. Для подростка у нее был слишком самоуверенный рот и слишком много взрослых линий на лице. Для взрослой – очевидно, не хватало ума. Кто в тридцать лет красится в синий? Кто носит челку вместе с первыми морщинами?
Дура.
Доктор указал на переноску, затем – на шейное украшение Наты, похожее на ошейник.
– Кто кого привел? Кого лечим?
Придумывая новые колкости, доктор крутил в пальцах ручку. Ната подумала, что на руках его – не волосы, а шерсть, и руки эти совсем не сочетаются с тонким, нежным, гладко выбритым лицом.
– Я ветеринар, не психиатр. Если, по-вашему, вы чей-то питомец, это, знаете, не ко мне.
Еще, думала Ната, он наверняка считает свои глаза серыми, а ведь они зеленые.
– Меня предупреждали, – ответила Наташа, – что вы хам. И людей не любите – по крайней мере, очень стараетесь. Но все, что в чешуе, в шипах, в броне, в иголках – любите. И лечите отменно.
– Лучше всех в городе. – Доктор блеснул очками, прямо как в рекламе. – И я не хам, – добавил он, спохватившись.
– Тогда спасите его, – попросила Ната.
И открыла переноску.
– Что это?
Доктор посмотрел на Нату – и почувствовал новый оттенок собственных глаз. Ему показалось, что он в Изумрудном городе, что стекла его очков стали нежно-зелеными. Спустя секунды это ощущение прошло, но после – даже спустя годы – возвращалось не раз.
– Кто, – сказала Ната.
– Что?
– Не что, а кто.
– Кто это?
Доктор раздражался. Ему хотелось бы найти для Наты еще гадостей за ее учительский тон, но не мог, по крайней мере пока.
Он стоял на одном колене, как рыцарь, перед открытой переноской. Из него словно бы вычли двадцать лет: счистили броню, шипы, колючки – все, что доктор так старательно растил все эти годы.
Думал – броненосец. Оказалось – ананас.
– Это Каллиопа, – сказала Ната.
– Что она такое?
– Он.
– Каллиопа – женское имя.
– Не всегда. Вас вот как зовут?
– Саша.
– Ну вот видите.
Доктор понял не сразу.
Когда понял, решил не сдаваться:
– Это другое. Каллиопа – вы же слышите, как звучит?
– Ну есть же имя «Степа». Вы же слышите, как звучит? Оно тоже, по-вашему, женское?
Доктор прикрыл глаза левой рукой. Большой палец прижался к левому виску, безымянный – к правому. Пальцы отсчитали четыре удара в висках. Затем доктор уточнил:
