Глава 1. «Секрет» зои воскресенской
– Ну так что, товарищ Медведев? Так и будем молчать? Я жду ответа!
Я стоял в школьном классе по стойке «смирно», совершенно пристыженный, неподвижно смотрел в одну точку и никак не мог понять, что же такого от меня хотят. Точнее стояло только тело, а душа валялась где-то под ногами. Вся избитая, растерзанная и втоптанная в грязь. Мимо меня, заложив руки за спину, прохаживался учитель русского языка, дебиловатого вида детина, лет сорока.
– Ну что молчим-то? – опять загнусавил учитель. Он подошёл ко мне вплотную, наклонился почти к самому лицу, уставив на меня стеклянные, ничего не выражающие, глаза навыкате, как у рака. – Я ещё раз спрашиваю, какое вы имели право вмешиваться в чужое произведение?
…итак, начнём по порядку. Сегодня 19 мая. День рождения пионерии. И хотя в пионеры нас должны были принимать только на следующий год, готовились к этому событию все заранее. Так сказать, чтобы к приёму в пионеры советский октябрёнок подошёл во всеоружии и на зубок знал, что из себя представляет эта организация.
Сегодня не было никакой математики, никаких сложных заданий, только возвышенная литература и линейка в актовом зале. Первый урок, разумеется, она самая, литература. В этот раз к нам прислали учителя русского языка из старших классов.
Позвольте представить – Виктор Иванович. Кличка – Паук. Такую кликуху он получил, вероятно, из-за своей страстной любви пить у учеников кровь. Интересная деталь – я не помню ни одной фамилии, ни у одного учителя. А дело в том, что фамилии учителей в моей школе были под строжайшим запретом. Ученикам положено знать только имя и отчество. Если начать интересоваться фамилией учителя, то можно было нажить на свою голову таких неприятностей, по сравнению с которыми встреча с Макеевым или Старковой показалась бы любовной беседой.
Войдя в класс, Виктор Иванович, сразу взял «быка за рога». Надо же показать этим никчёмным второклашкам, что он ни какой-то учитель начальной школы, а педагог старших классов, да ещё русского языка! Это вам не «хухры-мухры»!
Изучить нам сегодня предстояло самый короткий и самый трагический рассказ Хемингуэя. Рассказ состоит всего из одной строчки:
«Продаются детские ботиночки. Неношеные.»
Да-да, друзья мои, не удивляйтесь. Восьмилетним школьникам – самый страшный рассказ Эрнеста Хемингуэя. С глубоким философским анализом данного произведения. Половина учеников в моём классе эту строчку даже по слогам и то могли прочесть её только с большим трудом.
Я сегодня, как нарочно, ещё и дежурный. Виктор Иванович повелительным тоном наказал мне подготовить доску, расставить стулья, проветрить класс. А Нинке Назаровой, прославившейся своим красивым почерком, было дано почётнейшее поручение написать на чистой доске эту самую драматическую строчку. Все остальные ученики были немедленно удалены из класса на перемену.
Я быстро вымыл доску тряпкой, и Нинка приступила к изображению текста.
– Медведев, доска мокрая! – возмутилась она. – Я не могу на такой писать! Давай, вытирай насухо!
Да уж, Нинка сейчас ощущала себя на две, а то и на три головы выше меня! Она представляла себя практически заместителем учителя. Это как у японского сэнсэя есть обязательно первый ученик, который сидит на татами слева от учителя и даже вместо него проводит занятия, также и у Виктора Ивановича, да и всех остальных учителей, была Нина Назарова.
Нинка настолько пыжилась показать мне класс каллиграфии, что к концу текста у неё даже выступили капли пота на лбу.
– Я закончила! И чтоб класс проветрил! Вернусь – проверю! – пискнула Нинка, по своему обыкновению поставив руки на бока.
Я усмехнулся в ответ. Увидев мою реакцию, Нинка нахмурила брови и горделиво вышла за дверь.
Ну вот, стулья расставлены, окна открыты. Вроде всё готово к торжественному изучению нешуточного произведения. Я отошёл подальше от доски и ещё раз посмотрел на Нинкино творение. Ничего не скажешь, написано красиво. Но вдумываться в смысл этих слов мне почему-то не хотелось.
Что ни говори, а от этой строчки действительно веяло чем-то загробным, тоскливым. Я задумался. В классе только я один, больше никого нет. В моей голове тут же возникла очень жизнерадостная и очень безумная идея…
Я подошел к доске, взял мел и, стараясь подражать почерку Нинки Назаровой, приписал к строке рассказа ещё два слова. В результате рассказ Хемингуэя приобрёл следующий вид:
