Сегодня ваш поэт глядит иначе —
Спокоен нравом, сдержан он теперь.
Тяжёлым был последний год… Так, значит,
Последний? Ныне я – живой! Поверь.
В ту ночь, окинув небо мутным взглядом,
Увидел я окна железный мрак,
И стало больно мне. Над Петроградом
Восстала тень, я внутренне обмяк.
Себя на миг почувствовал изгоем.
Я получу, что свыше суждено?
Услышал чей-то голос: «Успокоим?»
Пред зеркалом окна стоял давно
Один. Почуял только запах дёгтя,
Иль ладана? Иль я увидел свет?
Так за попойкой, видно, не сберёг те
Воспоминанья детства без помет.
Я маялся душой. Вокруг не знали,
Как мучился, страдал, живя в грозу, —
Большевики, что сделаны из стали,
Исподтишка под ночь гробы везут.
У мужика с тех пор дрожат поджилки,
Когда икону заменил плакат.
И «Продразвёрстка»… Что ж, чеши в затылке,
Коль за окном стоят телеги в ряд.
Внезапно вижу, небо отворилось,
И лестница в огне сошла ко мне:
Сам Бог, наверно, проявил мне милость?
Несутся мысли, будто на коне.
Сошёл ко мне лицом, как я, пригожий.
Не может быть, так это точно я?!
От страха бы не вылезти их кожи…
Похоже, кончилась судьба моя?
Ну, хорошо, есть время пообщаться,
И рифмы, и слога собрать в кулак,
Обнять берёзу на прощанье… Знаться
Вы не хотите? Говорю не так?
Куда же Вы? Как, отвратили взоры?
Стою пред Вами, истиной горя.
Несётся гул от выстрела «Авроры».
Куда? Скорей, куда-то за моря.
Как отличить, мой Бог, где быль и не быль?
Республика… Так в пух её и в шерсть?
Уселись Вы? Три дня – пройдёт декабрь,
Там «двадцать шесть» уже стучится в дверь.
Молчите Вы? Ваш ум пугает знанье
Причин, перевернувших целый мир
За десять дней? Моё воспоминанье
Меня кусает больно, как мизгирь2.
Вот двадцать шесть бакинских комиссаров
Пришли за мной. Мой Бог, куда? Постойте!
Не уходите, я боюсь кошмаров…
Не слышите? Так уши Вы откройте!
А белый снег на улице кружится —
Смотрю в окно и вижу черепа…
Страх липким киселём ложится…
О, Господи, старуха же слепа?!
Не видит, старая, поэт так молод,
Встают года цветами впереди…
Но та находит где-то серп и молот
И бьёт меня… застыло всё в груди…
Проснулся тотчас я в палате белой.
Мне тридцать, или только девять лет?
«Всё это сон больной…» – в углу запело.
