***
В моем почтенном возрасте многие люди хватаются за перо и приступают к написанию мемуаров, стремясь поведать миру о своем пройденном жизненном пути. Я же совершенно уверен, что моя биография абсолютно неинтересна миру. Не стал я знаменитым ученым, артистом, спортсменом или писателем. А жил я и трудился как и большинство людей: утром уходил из дома, а вечером возвращался. Летом уезжал с семьей за город. Вечерами смотрел телевизор, рассеянно слушая последние новости. В общем, нет у меня никакого смысла разворачивать панораму своего бытия. Да, конечно, можно убедить себя в том, что судьбы моего поколения – зеркало времени, что выпало на его (то бишь поколения) долю много испытаний. Но уж сколько сказано и написано об этом! Нет, не стоит повторяться лишний раз. А рассказать я хочу об одной встрече. Она длилась всего лишь несколько минут, но озарила неземным светом мою душу, дала надежду на лучшее и веру в то, что не напрасны и не бессмысленны наши мечты.
Первое время я часто вспоминал об этой встрече, мечтал снова испытать то сладостное, волнительное чувство тайны. Но… со временем краски тускнели, расплывались, а затем и вовсе стирались. Так бывает, когда просыпаешься и виденное во сне еще свежо в памяти, но тут же рассеивается, словно маленькое облачко. В итоге, завертевшись в сумасшедшем водовороте событий, обрушившемся на меня и моих близких после 1914 года, я не заметил, как быстро пролетела целая жизнь!
***
Рассказ мой, возможно, будет сумбурен, но я буду стараться не сильно отвлекаться от главной темы. И еще: несмотря на то что я по образованию филолог, совершенно не обладаю изысканным слогом. Поэтому все, о чем я пишу, не является повестью или рассказом. Скорее это будет нечто вроде суховатых заметок.
Пожалуй, вначале разумно кратко поведать читателю о собственной скромной персоне.
При рождении нарекли меня Михаэлем. Но так меня никто из домашних и близких не величал, а обращались ласково: Мика.
Появился я на свет зимним морозным утром 1900 года в Санкт-Петербурге. Семья наша жила тогда на Васильевском острове, на Первой Кадетской линии. Достаток наш назвать великим нельзя, но мы и не бедствовали. Одним словом, относились мы к среднему классу. Родители мои имели хорошее, добротное образование. Отец, Георг Фридрихович Штейнер, инженер по транспортной части, славился также как знаток живописи малых голландцев и увлекался коллекционированием курительных трубок. Мама, Александра Дмитриевна, – выпускница Мариинского института. Знала в совершенстве четыре языка и одно время преподавала литературу в Императорском Санкт-Петербургском университете.
Я и моя старшая сестра Фредерика росли в атмосфере высокой и требовательной нравственности. Бывало так: мы с Фридой, к примеру, слишком эмоционально и шумно играем в пиратов. Кричим: «На абордаж, сизый Хью!» Отец смотрит на нас так строго, что сразу не хочется быть пиратами. Выдержав паузу, он говорит, отчетливо произнося каждое слово, словно чеканя шаг: «Вы, кажется, забываете, что в нашей семье так никто никогда не вел себя». Далее непременно следует напоминание, что мы потомки нюрнбергских бургграфов дома Гогенцоллернов и должны быть достойны этого обстоятельства.
Каждый год, весной, отец снимал дачу в Петергофе, и мы уезжали туда сначала на выходные дни и праздники, а потом оставались там на летние каникулярии с 1 июля до 15 августа. В солнечные дни я играл с местными мальчишками в прятки, салки, бабки и в другие игры. Было очень весело!
В 1908 году приказом министра путей сообщения Николая Константиновича Шауфуса отца на два года перевели на службу в Москву, курировать работу Московской железной дороги курского направления. Мы поселились в доходном доме в Георгиевском переулке. Рядом, на Кудринской-Садовой улице, находилась четвертая женская гимназия, куда определили Фредерику. А меня приписали к казенному реальному училищу, которое располагалось рядом.
Надо сказать, что я никогда не питал любви к предметам, дававшимся в этом учебном заведении. С рождения мне чуждо было все техническое. Не видел я никакой прелести в бездушных металлических махинах, законах физики и геометрических фигурах. Моя голова была совершенно не приспособлена к этим сферам. Меня влекла история! Я много читал о великих людях, о разных странах, об открытиях археологов… В те годы память моя была безупречной!
Но отец решил, что Фрида будет учиться в гимназии, а мне следует постигать технические дисциплины, чтобы в будущем продолжить труды на инженерной ниве. Сильно меня огорчало это решение отца. Зато когда приходили к нам гости, я становился центром их внимания. Они непременно просили меня рассказать что-нибудь из истории. И я охотно откликался на эти просьбы, подробнейшим образом описывая тонкости всяких исторических реалий и личностей. Гости хлопали в ладоши и восклицали: «Bravo! Merveilleux!» А один из сослуживцев отца однажды даже заметил, что у него создается чувство, будто я – настоящий свидетель событий, о которых рассказываю. И поинтересовался, знаком ли я с романом Уэллса «В глубь веков». Тогда имя Уэллса мне было неизвестно, но спустя годы, я прочитал этот роман, правда, под другим названием.
