И на круги своя возвращается духъ
За окном закукарекал петух – пронзительно и нагло. Давид открыл глаза, но не пошевелился. Петух вновь заорал как оглашенный. «Вот сволочь!» – подумал Давид.
У него периодически возникала мысль найти место, где хозяева держат петуха, и с наслаждением открутить крикуну голову. Дом Давида стоял на границе двух районов: с одной – были современные и не очень, но добротные многоэтажные дома, с другой – многочисленные частные владения с покосившимися домиками, при которых были разбиты небольшие апельсиновые и мандариновые сады.
Петух опять завопил истошным голосом. «Нет, я точно прибью эту птицу».
И тут, неотвратимо и неуклюже покачиваясь, как размокшее бревно из глубины заросшего тиной пруда, на Давида надвинулось воспоминание. Он как будто бы услышал голос другого петуха, из своего далекого детства. Сам он был москвичом, почти коренным – папа его родился уже в Москве. Но на лето семья уезжала на дачу. Да какая там семья – только он и бабушка. Родители Давида навещали их на выходных, но не слишком задерживались – Москва устанавливала свои правила, а старый да малый, Давид и бабушка, могли этими правилами манкировать. Дача… Давид улыбнулся и, словно в теплые воды нагретой за день Москва-реки, погрузился в «те» дни…
Дом был добротный, бревенчатый. У других на участках были в основном так называемые «финские» домики, сработанные быстро и недорого. А что – в таком не жить, а проводить лето. Дед же подошел к строительству дачи серьезно. Будучи художником, нашел архитектурное решение, сделал проект, сам занимался рабочими, материалами. Дом влетел в копеечку. Поэтому второй этаж так и не достроили. Но всем хватало и одного этажа. Дед к окончанию строительства уже умер, осталась бабка, с которой Давид и «выбрасывался» из города на дачу сразу по окончании учебного года. А он заканчивался в самом начале июня. А то и в конце мая.
Место для поселка было выбрано замечательное. От станции пешком минут 20. Сейчас Давид почти физически ощутил тот острый и сочный запах свежескошенной травы – рядом с участками было огромное поле. Большую часть лета травы стояли нетронутыми и вырастали в пол человеческого роста. Дачная ребятня любила играть здесь. Иногда бабушка, взяв внука, ходила на хутор, который находился на другом конце поля – покупать парное молоко. Парное молоко! Густое, теплое, оставляющее на стенках кружки долго и лениво стекающий ко дну меловый след, с легким привкусом мяты и мягкого коровьего бока… Иногда покупался бидон с ледяным молоком. Разливать его по кружкам надо было осторожно – на дне бидона сидела живая лягушка, готовая в любой момент выпрыгнуть и не только создать среди ребят веселый переполох, но и расплескать драгоценный для всей семьи продукт. Лягушка в бидоне – это был такой старинный русский способ сохранения молока холодным.
На этом хуторе и жили петухи, которые кукарекали по утрам. Только голос у них был какой-то чуть хрипловатый, снисходительный, ворчливый – домашний. Свои, свои, свои… не то что этот – придурочный.
А если идти вдоль участков, то упрешься в коллектор. Кажется, это так называется. Что-то связанное с очистными сооружениями. Там росли высокие зонтичные травы с белыми куполами-шапками. У них был дурманящий, сногсшибательный аромат, настоянный на июльском солнце и вызревших, готовых раскрыться и просыпаться на землю семенах. Кожа рук Давида потом долго сохраняла этот автограф макушки лета, даже если он тщательно намыливал ладони перед обедом.
По другую сторону поселка начинался лес. Около самих участков было мелколесье, прореженное попытками посадить молодняк. Несчастные посадки, больше похожие на худосочные кустики, безжалостно вытаптывались коровами. Ибо пастух, ведя стадо с поля, обязательно проводил его через это место. После прохода стада на «охоту» выходили некоторые жители поселка. В руках «охотников» были не ружья, а ведра и небольшие лопатки. Они старательно собирали коровьи лепешки. Потом их разводили в воде и – под деревья, цветы. Отличное удобрение! Особенно для розовых кустов. Как странно – дурно пахнущая подкормка порождала маслянистый, заколдованный аромат райских кущ.
Дальше, метров через тридцать, начинался обычный подмосковный лес. Не густой, но все равно таинственно манящий. На первых порах… Но Давид его знал наизусть. Каждую березу, каждую осину, каждый дуб. Еще бы – это были его грибные угодья. Другие считали, что на окраине леса грибов быть не может, и быстро шли дальше, в глубину. Но Давид знал места. Еще бы. Ведь бабушка частенько говорила ему ранним утром:
– Даник, хочешь грибов на завтрак? Иди, собери.
И Давид брал старую сумку, чтобы не привлекать ничьего внимания, и быстренько обходил только ему знакомые места. Полчаса тихой, быстрой, почти индейской охоты – и собрано на сковородку грибных «скальпов». Коренастых белых, красавцев-подберезовиков, а если не повезет, то маслят. Срежешь их и, прежде чем положить в корзинку, быстро втянешь ноздрями все запахи леса, которые, как губка, впитала в себя каждая грибная шляпка. Но вообще-то за грибами надо было ездить дальше – на платформы Селятино и Рассудово. Как-то поехали в Алабино, но там – «стремно». Был случай, когда Давид с родителями забрели куда-то и вдруг услышали свист пуль. Оказалось, что рядом Алабинский полигон Таманской дивизии.
