– Мама, мама! Мама, мы забыли нашего Папу! Папа обязательно должен поехать с нами!
Грязное лохматое нечто с намотанным на шею «ожерельем» из разноцветной мишуры приземлилось прямо на стопку только что выглаженных белых рубашек, готовых для укладки в чемодан. Я вздохнула, закатив глаза – только этого ужасного создания для полного счастья и лишней тяжести не хватало. Дочь же, напротив, торжествовала.
«Папой» шестилетняя Наайта называла жуткого вида куклу, которую смастерила – как я подозревала, не без помощи деда. Когда дочка достигла возраста, в котором девочки начинают играть в дочки-матери, бабушка подарила ей очаровательную малышку с нежным фарфоровым личиком и настоящей коляской. Мы вместе нашили целую коробку сарафанов и платьиц, смастерили столик и кроватку. Мамой кукольной Агнессы Наайта, разумеется, назначила себя и несколько недель после появления новой игрушки самозабвенно предавалась воспитательным работам. Строгое лицо дочери – точь-в-точь как мое – в сочетании с нравоучительными интонациями, взятыми у бабушки, магистрессы Хенриики Саркеннен, приводило в умиление все семейство. А потом…
Кто-то из доброхотов в детской комнате, куда я отводила Наайту на время работы и судорожных попыток получить-таки высшее образование на вечернем отделении университета Хелльфаста, вложил в голову девочки, что раз у маленькой Агнессы есть мама, то обязательно должен быть и отец. И дочь не придумала ничего лучше, кроме как, вдохновившись кем-то из бабушкиных студентов, сделать его самостоятельно из того, что попалось им с дедом под руку. Так появился Папа – тряпичная кукла с глазами-пуговицами, неумело нарисованным ртом и вечно растрепанными волосами из раскрученной пеньковой веревки.
Выглядел Папа, надо признать, ужасающе. «Глаза» косили, «рот» кривился в жутком подобии широкой ухмылки, волосы торчали во все стороны жестким непонятного цвета пучком, а из одежды была лишь холщовая рубаха с красным кушаком и нарисованные сапоги. Но Най души не чаяла в этом «шедевре» рукоделия, и на все попытки заменить Папу на более симпатичную куклу-мальчика с ярмарки реагировала громким и категорическим отказом. В конце концов я смирилась, втайне надеясь, что однажды дочери надоест играть в Папу и она найдет себе занятие поинтереснее.
Не тут-то было.
– Зачем он тебе? – я попыталась было выложить жуткую куклу, но Най сердито вырвала ее у меня и вновь втиснула в чемодан. – Здесь и без того слишком много твоих игрушек, Наайта. Мы едем всего-то на месяц. Ни к чему брать с собой столько лишней тяжести. Пойми, в Риборге нас никто встречать не будет, дедушки и дядюшек там нет. Мне придется нести все вещи самой, а еще следить, чтобы ты не убежала и не потерялась. Давай оставим Папу дома, в Хелльфасте, хорошо?
– Нет, – дочь упрямо нахмурила по-свейландски темные брови. – В детской комнате говорят, что ночь Зимнего солнцестояния нужно встречать всей семьей. Дочка, мама, папа.
– Най, – зашла я с другой стороны, – если будешь слушаться и хорошо себя вести, Зимний великан подарит тебе на праздник солнцестояния новую книжку. С картинками, про волшебство, все как ты любишь, – глаза Най, не избалованной подарками, доверчиво расширились, и я поспешила закрепить успех. – Только для этого Папа…
– Нет!
Я грозно уперла руки в бока.
– Наайта Саркеннен, тебе уже почти семь! Ты взрослая девочка, пора перестать играть в куклы! Папа нам с тобой не нужен.
– Нет! Нет, нет, нет! – раскричалась дочка. – Глупая мама! Агнессе нужен папа! Мне нужен папа! И тебе нужен! Нужен, нужен, нужен! У всех детей он есть! У всех нормальная семья! Почему только я не такая, как другие?
Дочь шмыгнула носом, приготовившись разреветься, и гневный окрик, призванный утихомирить разошедшуюся Най, мешавшую и без того нервным сборам, застрял в горле горьким комком.
После каждой ссоры с дочерью на душе было муторно. Постоянно кричать, быть резкой, грубой, вечно все запрещающей матерью мне не хотелось. Но что я могла сделать, если тема отца – болезненная, неприятная тема, отзывавшаяся ноющей болью в сердце – вставала между нами ежедневно?
Как будто я сама не хотела семью – такую же крепкую и прочную, как у моих родителей, проживших вместе без малого тридцать лет, но до сих пор не переставших ловить каждую возможность побыть друг с другом наедине. Как будто мне было не больно от того, насколько мы с Наайтой отличались от других. Как будто мне не хотелось, чтобы рядом был кто-то близкий.
Слезы обожгли глаза. Почувствовав перемену в моем настроении, Наайта притихла и ластящимся котенком нырнула мне под руку. Я потрепала ее по густым темным волосам, так не похожим на фамильные светлые косы Саркенненов. Вопреки всем моим надеждам, дочь каждой черточкой пошла в своего отца – темноволосая, синеглазая малышка со светлой кожей, аккуратным прямым носиком и не по-детски серьезной улыбкой. Первые годы наше различие было не так заметно, но к трем уже стало бросаться в глаза – и после грубо брошенного в спину во время прогулки с дочкой «нагуляла, свейландская п…» я плюнула на семейную гордость и перекрасилась, чтобы Най не выглядела черной вороной. От моего вида родители предсказуемо пришли в ужас. Но дочка новую прическу одобрила, радуясь нашему внезапному сходству, а на мнение всех остальных… хотелось верить, что мне было глубоко плевать.
