И взаимно притом

И взаимно притом
О книге

Эта книга – сборник записей обо мне, моей семье и моем сыне, которые я делала в течение почти 12 лет. «Сборник» – не совсем точно; скорее – коллаж, лента реплик, сюжетов, впечатлений. Мне, кажется, удалось сохранить и передать самое важное для меня – увы, я часто теряю его за сиюминутным – то, как сильно я люблю тех, кто рядом со мной, какой они близкий, но отдельный, бесконечно сложный и бесконечно радостный мир. Надеюсь, удастся поделиться этим с теми, кто будет читать книгу.

Читать И взаимно притом онлайн беплатно


Шрифт
Интервал

© Анна Ратина, 2017


ISBN 978-5-4485-7761-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

У нас с мамой дома был одиночный том из собрания сочинений Леонида Пантелеева. Не рассказы и не ШКИДа, а повесть «Наша Маша». Я в первый раз прочла ее очень рано, когда сама была близка по возрасту к героине, дочке писателя Маше Пантелеевой. Потом часто перечитывала, мама тоже, и какие-то словечки оттуда даже вошли в нашу семейную речь: мамсичек, босикомые… Что-то было непонятно (зачем им домработница? почему Маша не ходит в детсад?), что-то раздражало, но вдумчивый интерес родителей к дочке, к ее слову, настроению, душевному порыву вызывал уважение. Этим интересом книга была наполнена, он передавался. И нравилось: девочка уже выросла (об ее непростой судьбе я узнала сильно позже), но и она-маленькая – вот, в тетрадях, блокнотах, потом на страницах книжки. Хорошая привычка – записывать за ребенком, думала я.

Ко мне не пристают хорошие привычки, не пристала бы и эта, если бы не Живой Журнал, который стал моим блокнотом для записей о сыне. Появились читатели – помощь моему честолюбию, а значит, и старанию.

Сын неплохо заговорил в два с половиной года, я прилежно записывала. Хорошо помню одну из первых записей, про то, как он пересказывал мне «Репку».


– И позьвала коська мисику.

Долгая пауза.

– Так мышка пришла – и что?

Трагично и серьезно:

– Мисика не пьишла…

– Почему?!

– Она била дугом месьте…

Я потрясена:

– В каком другом?

– Ду-гом. Она тям бизяла… хостиком махнула… яицко упаё и язбиось…


Так вот, я записывала, и какие-то его словечки тоже вошли в нашу и наших знакомых речь: высшей оценкой чего-либо стало слово «кьясота» (произносить с придыханием, протяжно), худшей – «безобьязие» (сдвинуть брови), толстых голубей вся наша семья называла вслед за ним «куняка́ми». Я с грустью ждала финала, предсказанного Чуковским – от двух до пяти! до пяти! – но сыну исполнилось и пять, и шесть, а записей появлялось все больше.

Сейчас, когда я наконец собрала все, что писала о сыне, о себе и о нас почти двенадцать лет подряд, ему исполнилось 14. К рассказам о своем детстве он относится с некоторым раздражением, называя то время «возрастом неразумства». Наверное, я немного опоздала с этой книгой, но все же – с согласия сына, разумеется, – рискую ее напечатать. Я с самого начала старалась быть в своих записях немного отстраненной. Это не фотография, не хроника, не документ; скорее – набросок. Силуэт, деталь – готово. Похоже? Он? Мы? Похоже, он, мы. Но не весь он и не вся наша жизнь.

Семейный портрет

4 года

Долго-долго корпел над мозаикой. Сложил. Прислонил получившееся к шкафу, отошел, посмотрел. Подумал. Объявил:

– Семейный пайтъет!

Спрашиваю – а где тут я? папа?

– Вас тут нет.

– А кто же есть?

– Паовоз. С фонаём. И солнце. Оно пъотянуло лучик паовозу, а паовоз светит фонаём на солнце. Къясота.


Федором звали моего деда. Я была его младшей и любимой внучкой. Любовь он выражал так: терпел. Суровый был человек, жизнь его сильно обижала. Когда я родилась, ему было 69 – по-нынешнему «всего», но у него позади была война, ранение, контузия, тюрьма, водка, гибель старшего сына. Он здорово устал к своим 69-ти. Вряд ли ему хотелось все летние дни (я была приезжей, летней внучкой) смотреть за ребенком, пусть и послушным. Но он терпел. Брал меня на огород, за грибами. Ждал, пока я плескалась в речке. Переживал из-за моих синяков и порезов. Он умер, когда мне было 14. Почему-то я сразу решила назвать сына, если он у меня появится, Федором. Благодарность? Чувство вины? Вряд ли; просто захотелось.


3 года

Когда шкет бесится, его зовут не Федя, а Кунделе́вский. А меня, когда он бесится, зовут Тяпочкин. Так повелось. Поэтому, когда он несется на меня и хищно кричит: «Тяпочкин!» – это значит, что мы будем беситься. И я в ответ кричу: «Кунделе́вский!!! где твое пузо?! – я съем его с кетчупом!!!»

Беситься у него называется – щу́читься. «Я тебя сейчас буду щу́чить!!!»

А я ему сказала: «Что ты орешь как маленький? ведь такой уже огромный пузе́ц!» На что он ответил, что он не пузец, а спине́ц. Потом разошелся и сказал, что он: носец, ушец, глазец, ручец, лобец и пр.

Кунделе́вский – спине́ц.


7 лет

Появился у него свой телефон. Во всех наших телефонах он записан как ФЕДЯ. Вот звонок, у меня на экране – ФЕДЯ, я отвечаю, говорю: «Федька, привет!», а он:

– Здравствуй, мама. – (пауза – и, чтоб уж наверняка) – Это я, Федя.


3 года

Вечером, после ванны, сидит в пижаме, розовый, чистенький. Смотрит на меня добрыми глазами:

– Ну, сьто? Я Федя. А ты думала – кто?

– Кто?

– Ты думала – агнеёчек? (ангелочек)


Сначала в записях я называла сына – а за мной и все – шкет. Прижилось. Отпраздновали пятилетие и увидели, как он вырос (эта августовская стрижка, которая открывает незагоревший лоб – такой вдруг большой и упрямый, – шею, тоже вдруг длинную и худую, уши…).

Я стала просто, как в смс маме и друзьям, писать первую букву имени, Ф. В записях сократились и все остальные: муж, Денис, вначале уважительно именовавшийся «мужем и отцом», стал Д. Великолепный мой свекор, чье имя и вслух долго выговаривать – Александр Савватиевич – АС. Татьяна Сергеевна, свекровь – ТС. Сравнительное разнообразие досталось моей маме, Надежде Федоровне: маленький Ф от ее нечастых приездов впадал в ажитацию, путался и вызывал к жизни то мабушку, то баму.



Вам будет интересно