– Мила! Не уходи далеко! Скоро обедать!
Мама крикнула в окно и скрылась за цветастыми шторами. Где-то неподалеку продавали мороженное и несколько подростков прошли с эскимо в руках. Мила тоже хотела мороженное, но у нее недавно была ангина и мама точно не разрешит. А Мила послушная, потому что мама обещала ей шоколадку.
Она и не собиралась никуда уходить. Мила катала куклу на карусели. Девочка лет пяти с черными косичками, огромными голубыми глазами и губками бантиком. Красивая девочка, заметная, сама похожая на куклу. Таких тогда почти не было. Их привозили из заграницы и продавали в ЦУМе. Кукол с почти человеческими волосами, большими глазами и трогательными, невероятно красивыми чертами лица. Но у Милы был просто пупс с нарисованным завихрастым чубом, который потерся, толстыми щеками и кривыми ногами. Его купил папа, когда приехал из командировки.
Ею всегда любовались, ее угощали конфетами. Она привыкла, что люди к ней подходят. Девочка была смелая, общительная и никого не боялась. Хотя мама говорила с чужими не разговаривать и никуда не ходить.
Девочку не испугала черная волга, которая подъехала и остановилась неподалеку от подъезда в тени старого клена с размашистыми ветками и большими изумрудными листьями. Она ее попросту не увидела. И никто не увидел, потому что из окон тот угол двора почти не просматривается. Там кусты акации, крапива, трава по колено и белые прозрачные шарики одуванчиков. Из машины вышел старик с седыми волосами с палочкой, сгорбленный. Он осмотрелся по сторонам, просканировал местность, поправил очки и прихрамывая направился к девочке.
Старика она уже видела несколько раз. Первый на демонстрации первого мая, второй раз, когда стояли в очереди за молоком, а третий раз на рынке совсем недавно. Значит он не чужой, а знакомый, если девочка его столько раз встречала. Значит с ним разговаривать можно.
– Ты не видела здесь маленькую собачку?
– Собачку? Не видела.
Мила мечтала о собачке или о кошечке. Но мама не хотела, и бабушка всегда была против. Шерсть, запах. Животные – это не для их дома.
– Да, маленькую, белую собачку. Ох, он, наверное, побежал в кусты и мне самому его не найти.
– А как зовут вашу собачку?
– Пушок. Это мальчик. Ему всего год.
Откуда издалека раздался скулеж, и старик встрепенулся, с надеждой посмотрел в ту сторону.
– Девочка, помоги старику. Достань собачку из кустов. Я сам не наклонюсь, я уже старый. А я тебе конфетку дам. Ромашку.
Мила любила конфеты «ромашка», но еще больше любила собачек, особенно маленьких.
Она пошла за стариком, не увидела, как он вдруг выпрямился, осмотрелся по сторонам и пошел за ней уже не хромая. В черной волге приоткрылась дверца…
– Милаааа! Мила! Иди обедать! Борщ готов!
Женщина с темными волосами выглянула в окно…Посмотрела во двор, где медленно крутится карусель. Толстого пупса с кривыми ногами она потом найдет в кустах. А девочку не найдет…Больше никогда.
Тоска и голод жадный, дикий,
Тягучий, как необратимость
Как зверь голодный и безликий
Мне душу гложет одержимость
У. Соболева
Вы думаете, что вы свободный человек. Вы видите мир таким, каким привыкли его видеть. В вас вложены все знания с рождения, и вы считаете, что это правильно. Так должно быть. Вы к этому привыкли. А у меня никогда не было этого ощущения правильности. Я знала, что что-то не так. Да, с нами работали психиатры и гипнологи, но меня не покидало ощущение, что есть прошлое, где я не живу в интернате на Острове. Где у меня совершенно другая жизнь.
Я любила взбираться на гору, подходить к самому краю обрыва и смотреть на Остров. Я это делала столько, сколько себя помню. Здесь, в одиночестве, я не боялась, что кто-то поймет, о чем я думаю, услышит мои мысли, подсмотрит за моими эмоциями. Ведь ни у кого из нас их не было. Ни у кого не возникало желания подняться сюда, чтобы побыть одному и подумать. Не об извечных тренировках, лекциях, сборах. Кто мы все? Дети, живущие на Острове, изолированные от мира? Звереныши в одинаковой одежде, готовые сожрать друг друга, чтобы стать Избранными.
Мне исполнилось шестнадцать. Я нескладный подросток с длинной темной косой, перехваченной простой черной резинкой. У меня лицо с широкими скулами, раскосые светло-голубые глаза и противно-белая кожа, которая беспощадно сгорает на солнце до волдырей. Пару веснушек на переносице. Я только начинаю формироваться в девушку, и похожа на мешок с костями, торчащими ключицами, с почти отсутствующей грудью. На мне строгое темно-синие платье до колен, из жесткой материи, от которой зудит и краснеет кожа. Но я привыкла к покалыванию шерсти. Скоро зима и на Острове уже довольно прохладно. Но перед этим будет праздник. Мы, достигшие шестнадцатилетия, перейдем на другой уровень. Нас вкусно накормят, мы будем стоять на площади, выстроенные в четыре шеренги, а поодаль пятая. Но нам нельзя на них смотреть.
Никто и никогда на них не смотрит. Мы знаем, что они есть, но они не такие, как мы. Они – больные, отсталые, изгои. Они не прошли. Значит, не достойны быть в наших рядах. Изгои выполняют всю грязную работу. Им запрещено входить в наш сектор, разговаривать с нами и прикасаться, но их приводят, когда приезжают ОНИ. Отобрать из нас самых лучших…Мы все с детства мечтали вырасти и быть избранными. Нас к этому вели. Но это страшное испытание, ведь после него можно стать Изгоем. Боялись все, но никто и никогда бы в этом не признался. Все верили в свою уникальность и исключительность. Нам внушали, вдалбливали, показывали, развивая, вместе с зомбированием мозгов мысль о том, что мы должны гордиться своей участью и служить на благо Государства.
