У него всегда набухали вены на шее, когда он злился. А злился он часто, потому что работал в системе, где его пытались приручить, воспитать и даже усмирить. Вот еще. Даже матери с отцом было не под силу это сделать, когда Артур был еще ребенком. Принципиальный, непослушный правдоруб. Сколько раз его ставили в угол, сколько раз отец наказывал его ремнем и запирал дома, Артур все равно делал так, как хотел. А водосточная труба, которая проходила рядом с окном его комнаты, здорово помогала ему в этом, правда не всегда. Однажды Артур сорвался со второго этажа и разорвал себе предплечье. Длинный шрам до сих пор иногда ноет, напоминая ему об улицах, которые он знал изнутри.
Дверь громко хлопнула. У Артура набухла и запульсировала вена на шее, он развернулся к двери и резко выставил два средних пальца перед ней. На небритом лице разгорался пожар.
– Что? – Артур заметил кого-то из своих коллег.
– Опять не везет? – улыбнулся ему сослуживец, дожевывая кусок то ли торта, то ли какой-то булки и параллельно размешивая сахар в одноразовом стаканчике с чем-то горячим.
– Да пошел он!
– Ты тише, – невнятно произнес он.
– Тише? Серьезно? Мне вообще все рав-но, – произнес Артур по слогам. – Показатели, статистика. На статистику пусть сам работает. – Он еще раз выставил средний палец за спину.
– Э-э-э… – Взгляд сослуживца скользнул в сторону.
Артур обернулся, когда дверь была уже открыта и в проеме застыл не кто-то, а сам начальник отдела. Артур сглотнул слюну и попытался подобрать слова, но пока подбирал, решил, что оправдываться хуже, чем сказать в глаза то, что действительно думаешь.
– Рапорт на увольнение, и можешь быть свободен.
– Давно мечтал! Да только кто тут работать останется? – Он бросил короткий взгляд на коллегу в обтягивающей складки его живота рубашке, от которой вот-вот отлетят пуговицы, обратив внимание на испачканные кремом губы. Значит, все-таки торт.
– В понедельник с утра жду тебя с результатами или рапортом на увольнение, – выдавил недовольно начальник, оставив последнее слово за собой, и закрыл дверь.
Ему часто говорили такое, но эти слова не имели под собой почвы. Людей не хватало, и руководители, несмотря на свой пыл, держались за каждого сотрудника.
Артур пнул стопку макулатуры в коридоре и что-то пробурчал себе под нос.
– Это кофе? – Он заглянул в стаканчик.
– Да, бери, я еще себе сделаю.
Артур сделал глоток горячего напитка.
– Сахар, твою мать, – сквозь зубы произнес он и поставил полный стакан на никому не нужные остатки деревянного стола в коридоре.
Хлама тут было предостаточно, но чтобы все это куда-то деть, нужно было официально списать. А заниматься этим было некогда и некому.
Сейчас хотелось закурить крепкую сигарету или махнуть стакан ледяного пива, а может, надеть перчатки и побоксировать грушу, выпустив в нее всю негативную энергию.
Артур зашел к себе в кабинет только для того, чтобы забрать куртку. Он сейчас же отсюда уйдет, бросит машину у дома и завалится в любимый бар, в котором сейчас, кроме бармена, наверное, никого нет. Бармен достанет чистый бокал, подбросит его и наполнит холодным пивом, как раз по пятницам завозят свежее. Хмель и солод притупят его гнев, и он улыбнется. Бар наполнится людьми, и, возможно, он даже найдет, с кем продолжить этот вечер.
Напарник, с которым Артур неразлучно делил этот уютный уголок, продолжал работать, не отрываясь от монитора.
– Я сегодня раньше, если че – прикрой меня. – Он наматывал на свою крепкую шею шарф и уже успел накинуть на плечи куртку, которая из-за ширины его спины едва могла застегнуться. – Скажи там, ну не знаю, поехал проверять ломбарды, искать похищенное имущество. Конкретно ничего не знаешь.
– Ну не вопрос. – Товарищ его всегда выручал.
Артур был немного выше среднего роста, но его плечи выглядели так массивно, будто они априори были созданы для защиты. В аккуратно подстриженных темных густых волосах проглядывали еле заметные седые. Он решил, что не будет стесняться их, даже когда половина головы станет белой. Это все от мудрости. Крупный подбородок и низко посаженные густые брови делали его неприступным, но мягкий взгляд темных глаз придавал ему искренности.
Обычный опер в тихом городке, который работал здесь почти двадцать лет, готов был сбежать из этой системы и никогда больше сюда не возвращаться. Он ненавидел эту систему, ненавидел то, как она устроена, ненавидел себя за то, что он до сих пор здесь, но бросить не мог. Как дитя, которое любит свою мать, какой бы она ни была.
