Бастиан Бишоп. Так его зовут.
Он грубый, неотесанный и совершенно непредсказуемый.
Он неосторожен и не склонен к созерцанию. Он вулкан.
Молчаливый и уравновешенный в одну секунду, а в следующую превращается в гребаный кошмар…
Но это еще не самое худшее.
Кто этот парень? Он чужак, а в моем мире чужакам не место.
Их здесь не ждут, и обычно они бесследно исчезают, но ему, похоже, все равно.
После одной ночи безрассудного бунта татуированный тиран снова возвращается, пробравшись в мой мир без разрешения и создав проблемы, которых я не могу допустить.
Я должна покончить с этим прямо сейчас, пока мой отец не узнал о его существовании и не сделал это за меня, но Бишоп этого не допустит.
Он говорит – нравится тебе это или нет… Теперь я принадлежу ему, и ничто и никто не встанет у него на пути.
Что он отказывается понимать, так это то, что я – будущая королева подпольного преступного мира.
Он же, наоборот, никто – маленький человек, у которого ни гроша за душой, и он угроза для меня.
Существование слова «мы» для нас невозможно, но он и слышать об этом не хочет.
А я? Я точно знаю, чем все это закончится.
По крайней мере, так я думала, пока предательство не стало приносить такую нестерпимую боль, что внезапно всё потеряло смысл.
Всё, кроме него…
Четыре года назад
ЖИДКОСТЬ БАГРОВОГО ЦВЕТА ТЕЧЕТ ПО БЕТОННЫМ ПЛИТАМ, ЗАПОЛНЯЯ собой трещины, проливается на выжженную траву, уходит в корни и горит, как пламя без огня.
Какого хрена в десяти метрах от меня делает мужчина в желтых спортивных штанах, с широко раскрытыми глазами и поднятыми в воздух руками? Его губы шевелятся, но, даже если он что-то и говорит, я ничего не слышу.
Нет, не так.
Я слышу что-то глубоко в глубине своего сознания.
Крик.
Крик боли.
Крик о помощи.
Крик о пощаде.
У меня перед глазами все плывет, время как будто отматывается назад, и в моей разбитой голове заново проносится то, что привело меня прямо сюда, прямо сейчас…
– Пожалуйста, нет. Пожалуйста, не надо. Я буду вести себя хорошо. Я буду вести себя тихо.
– Ты ничтожество.
Удар.
– Дрянь.
Удар.
– Мусор.
Треск.
Снова крик.
Я не узнаю свой голос, который вырывается у меня из груди, когда освобождаюсь от кабельных стяжек, сдирая несколько слоев кожи.
Электрический провод, которым он привязал меня к этому стулу, крепко стягивает мой живот, но жуткие звуки, доносящиеся с нижнего этажа, ясно дают понять, что у меня нет времени искать что-нибудь подходящее, чтобы перерезать толстую медь, впивающуюся мне под ребра, поэтому я неуклюже поднимаюсь на ноги и поворачиваюсь так, чтобы оказаться лицом к кровати.
Втянув в себя столько воздуха, сколько вмещает в себя моя сдавленная грудная клетка, я разбегаюсь и несусь задом наперед, врезаясь в стену хлипкой деревянной спинкой. Гортанный крик вырывается из моего горла, когда плечо с хрустом ударяется о стену, но я делаю это снова.
– Черт, – шиплю я. – Давай, давай же, давай…
Деревянные щепки летят на мою голую спину, впиваясь в свежие рубцы и заново разрывая полузажившие. Я пробую еще. И снова мои челюсти рискуют треснуть от того, как сильно я их стискиваю.
Я задыхаюсь, все мое тело сотрясается от ярости, когда крики с первого этажа становятся еще громче.
Теплая жидкость течет по моему правому боку, грудь вздымается, но я не останавливаюсь. Вбираю в себя побольше адреналина, и с последним треском задние перекладины стула ломаются, отрываясь от основания и левого подлокотника настолько, что теперь я могу пошевелиться и выползти из-под провода.
– Ты собралась плакать?! – кричит он. – Я тебя заткну!
– Нет! – всхлипывает она.
Мое сердце бешено колотится, когда я бегу на голос. Раны на ногах с каждым шагом кровоточат все больше и больше, но мне все равно. Я не чувствую боли.
Я почти ничего не чувствую. Новая, более темная форма ярости просачивается в мои внутренности и пробирает меня изнутри.
– Вернись, маленькая сучка! – требует он, и входная дверь с грохотом слетает с петель.
– Черт! – Я бегу вниз по лестнице.
Она выбежала на улицу.
Мы никогда не выбегаем на улицу, когда он в таком состоянии или после, – но, с другой стороны, раньше это никогда не длилось так долго.
Мой желудок подскакивает к горлу, когда в поле зрения появляется гостиная.
Осколки стекла на полу, пятна крови на загаженном пушистом ковре – постоянное напоминание, как будто оно мне нужно, о том, что он способен сделать с ней, со мной.
Моя мать прижимается к теперь уже сломанной дверной раме, накрывая ее собой, и в тот момент, когда она слышит, что я приближаюсь, она пытается помешать мне войти, но я отталкиваю ее и вырываюсь, когда она протягивает руку, чтобы вцепиться в мое запястье.
Ужас захлестывает меня, и я резко останавливаюсь на крыльце.
Лицо моей сестры еще больше распухло, кровь сочится из того места на голове, куда он ударил ее рукояткой пистолета, прежде чем связать меня, – пуля, предназначавшаяся ей, все еще в моей плоти. Она изо всех сил старается держать глаза открытыми, но ее тело обмякает, когда наш отец за волосы тащит ее обратно к дому.
