Сгорбленный седовласый старик с длинной белой бородой медленно брёл по тускло освещённому коридору. Растоптанные тапки гулко шаркали по каменному полу, полы не запахнутого халата развевались, будто старец не тащится, едва переставляя ноги, а бежит, словно нетерпеливый юнец на свидание. Уже часа два, как перевалило за полночь, а он всё бродил и бродил по пустым коридорам, будто ища что-то, или заблудившись по старческому слабоумию. Но так про магистра Матфия мог подумать только совершенно незнакомый с ним человек. В действительности этот, измождённый на вид, дряхлый старик был одним из сильнейших магов княжества. Ему не составило бы труда лёгким взмахом иссушенной возрастом руки уничтожить без следа целое войско. Да только Матфий ещё несколько десятилетий назад отрёкся от жестокости и зла, в любой их форме, потому-то и смог достигнуть небывалых высот в магическом искусстве. Да что там магия! Сам факт, что он, будучи магом, да мало того, ещё и мужчиной, являлся основателем и покровителем школы Ведьмовства при стольном граде Златаре, единственной школы для урождённых ведьм во всём Семиречном княжестве, говорил о многом.
Но сегодня Матфий не ощущал в себе магического всесилия. Все послушницы и наставницы уже давно мирно спали, домовые закончили с наведением порядка и скрылись в стенах старого замка, и даже духи успокоились, добросовестно исполнив свой долг по стонам и завываниям в полночь. И только старец всё бродил и бродил по ночным коридорам, тщетно борясь с беспокойством, посетившим его этим вечером, да так и укоренившимся в груди гнетущей щемящей болью. Магистр чувствовал, что грядёт нечто непоправимое, но не спешил поднимать панику. Кому, как не ему, было знать – когда и как придёт его конец. Матфий остановился возле лестницы, посмотрел наверх, на второй этаж, где спали послушницы, печально вздохнул и свернул в ведущий к оранжерее коридор. Там-то его и поджидала смерть. Жестокая, коварная и беспощадная.
Спустя несколько минут замок огласил многоголосый вой духов, к которому в скором времени присоединились женские и девичьи причитания. Старого магистра Матфия любили все. Сейчас же его изуродованное, будто диким зверем растерзанное, окровавленное тело лежало посреди коридора, и все обитательницы школы Ведьмовства при стольном граде Златаре почувствовали себя осиротевшими. Только матушка Евдора не позволила себе проронить ни слезинки. Старушка молча вышла на двор, подметив, что защитные заклинания не были потревожены, подняла испещрённое морщинами лицо к ночному небу и тихонечко посвистела. Через минуту из ночной мглы на её руку спорхнула голубка, белая, словно снег, с кроваво-красными клювом и лапками – вестник смерти. Евдора погладила голубку, вздохнула и прошептала:
– Скоро и по мою душу ты прилетишь, курлатая.
После чего матушка шепнула заветные слова и взмахнула рукой, отправляя вестника с посланием в магистрат.
– Ох и тяжкие времена грядут, – покачала головой старушка, провожая взглядом растворяющуюся в темноте голубку. – Ох и страшное зло пробудилось.
Глава первая: Ух, полетаем!
– Веська, слезай! – в который уже раз прикрикнул батюшка, глядя на меня с укором.
– Ы-ы-ы, – ответила я.
– Слезай, кому говорю! Выпорю! – погрозил кулаком батюша.
– Так её, батя, так! – загоготал Яська, мой младший братец.
– А ну в дом ступай, нето тоже выпорю! – велел ему батюшка.
Ясень показал мне дулю и убежал со двора.
– Всё равно за Тарася не пойду! – выкрикнула я, покосившись на кадку с прутьями, которые сама же намедни замочила. Не ко времени я собралась корзин наплести, ой не ко времени.
– Слезай, договариваться будем, – вроде как угомонился батюшка.
– Не могу-у-у, – завыла я, ещё и ногами горбунок обхватив. – Боюся-а-а!
– Тьфу, срамота! – сплюнул и нахмурился пуще прежнего батюшка. – Ты как, дурёха, туда залезла? Опять мерзость свою выпустила?
– Что ты, батюшка, откуда? Нету её, мерзости той. Как тётка Паласья отшептала, так и нету, – помотала я головой.
Батюшка нахмурился, почесал затылок и пошёл со двора.
– Эй! А я? – проблеяла ему вслед.
– Сиди уже, держись. Сейчас сымем как-нибудь, – махнул он рукой.
Фух, неужто поверил? Тётка Паласья с меня шкуру сдерёт, коли батюшка узнает, что никуда моя мерзость и не делась. Мы ж с ней сговорились, а тут такое. Когда, на одиннадцатом году, из меня мерзость полезла, батюшка сразу нашу слободскую шептунью позвал. Тётка Паласья пришла, глянула на меня, и велела всем выйти вон. А как мы одни остались, так сказала:
– Ты, Весения, девка смекалистая. Так слушай и запоминай. Мерзость твоя никакая не мерзость. Ведьма ты. И прабабка твоя ведьма была, деду и батьке не передалось, не по мужику те силы, а с тобой вот народилось. И не отшепчу я тебе, такое ни заговором, ни травами не отобьёшь. Но батька тебя поедом есть будет, ему же не втолкуешь. Так давай сговоримся – я ему скажу, что отшептала, а ты дурой не будь, силу не показывай. Не ты первая, если держать себя будешь, глядишь и замрёт силушка-то ведьмина.
Сговорились. Батюшка, как и условлено было, целый золотой тётке Паласье отдал, а я больше силу и не показывала. Семь лет держалась, а тут батюшке приспичило.
