Решаемся сказать несколько слов о том, что могут требовать от нас наши читатели. Первый том «Истории кабаков», первый посильный труд изучения питейного дела на Руси, был окончен еще в 1863 году и с тех пор более и более сокращался в объеме. Вслед за первым томом, так сказать официальной историей кабаков, были заготовлены материалы для двух следующих томов, именно исторический обзор кабацкого быта, происхождения и быта целовальников, городских пьяниц (кабацких ярыг) и неисчислимой голи кабацкой, то есть нищих, беглых, воров (бунтовщиков) и разбойников.
Целью нашей было изучить питейное дело со стороны той плодотворной жизни, на которой произрастали кабаки, сивуха, целовальники; взглянуть на него глазами миллионов людей, которые, не умудрившись в политической экономии, видели в пьянстве Божье наказание и в то же время, испивая смертную чашу, протестовали этим против различных общественных «благ», иначе – пили с горя. Но второй и третий тома мы не сочли пока удобным выпустить на свет божий, а ограничились только первым.
17 мая 1868 г. И. Прыжов
Глава I
Черты старинной жизни русского народа
По свидетельству Начальной летописи, русская земля издавна имела свой наряд, жила по обычаям своим и по закону отцов своих, жила, как поет чешская песня XI века, «по правде и по закону святу, юже принесеху отци наши». Эта жизнь по правде, которую народ относит ко времени светлого князя Владимира, – подобно тому как кельты уносятся в своих воспоминаниях к королю Артуру или англосаксы к доброму королю Гродгару, – представляет нам первые твердые следы самобытного, свободного, исторически развившегося существования народа.
Ни мужиков, ни крестьян тогда еще не было, а были люди[1] – имя, которое доселе живет еще в южной Руси (люде – народ); был народ, владевший землей и состоявший из мужей и пахарей (ратай, оратай). Почтенный всеобщим уважением, ратай имел возможность мирно заниматься трудом, братски протягивая руку князю и княжему мужу и вместе с ними устрояя землю. Князья, «растя-матерея», вели друг с другом родовые счеты, сеяли землю крамолами; но пахарь дорого ценил свое мирное земское значение. И вот, склонившись перед мощью оратая, князь Вольта Святославович решается спросить его об имени-отчестве:
Ай же ты ратаю-ратаюшко!
Как-то тебя именем зовут.
Как величают по отечеству?
На это говорит ратай князю таковы слова:
Ай же Вольта Святославович!
А я ржи напашу, да во скирды сложу.
Во скирды складу, домой выволочу,
Домой выволочу, да дома вымолочу,
Драни надеру, да и пива наварю,
Пива наварю, да и мужиков напою,
Станут мужички меня покликивати:
«Молодой Микулушка Селянинович!»
Лучшие мужи – «лепшие мужи» – держали землю, решали дела общей народной думой[2], и черты старого земского человека народ собрал в своем Илье Муромце, выразив в нем сознание всей полноты своей духовной и физической мощи. Во главе земского дела стояли совещательные собрания народа, сельские и племенные, миры, веча и сеймы. Старейшинами-вождями племен были князья, вскормленники Русской земли, обязанные блюсти ее покой. В 1097 году на Любечском сейме князья говорили: «Отьселе имеемся въ едино сердце и блюдем рускые земли». В 1170 году на съезде в Киеве князья положили: «А нам дай Бог за крестьяны и за рускую землю головы свое сложите и к мучеником причтеном быти». Об этом добром земском значении древнего князя, кроме свидетельства памятников, говорит и неподкупная народная память. И народ в своих былинах, и певец Игоря в своем «Слове» одинаково уносятся воспоминанием к первым русским князьям…
Расселившись по земле и воде, весь народ с примыкавшими к нему инородцами составлял одну землю, жившую одним и тем же земским устроением, но сообразно с местными особенностями. Силой, которая тянула друг к другу отдельных членов общей русской семьи, было братство, сказавшееся особенно в Новгороде, в народоправном характере братчин, в южнорусском обычае побратимства и впоследствии в братствах юго-западной Руси. Братство, община, дело мирское, громадское составляли основу жизни; скоп был делом государственным с целью защиты земли. Всякий дом, носящий у скандинавов прекрасное название manaheimr, minneheimr[3], был местом радости и веселья; под кровом родного очага, обоготворенного человеком, братски сходились русский и славянин, свой родной и иноземец: «Ту немци и венедици, ту греци и морава поют славу Святьславлю!»
Строй земской жизни проявлялся в том веселом единении народа и князя-государя, которое мы встречаем на пирах Киевской Руси, древней Польши, еще жившей по-славянски, в чехах и так далее, во всей славянщине. Общины и миры, города и села сходились на игрища, собирались на братчины, пиры и беседы, которые, по старой памяти, доселе еще именуются у народа почетными и честными. На народный пир приглашали князя, на пир княжеский сбирался народ. Народная память донесла до наших дней известие о пирах князя Владимира. Изяслав и сын его Ярослав осенью 1148 года давали пир Новгороду: «Посласта подвойскеи и бориче по улицам кликати, зовучи к князю на обед от мала и до велика; и тако обедавше, веселишася радостiю великою и разъидошася в своя домы». То же было в Киеве в 1152 году: «Вечъслав же уеха в Кiев, и еха к святее Софьи, и седе на столе деда своего и отца своего, и позва сына своего Изяслава на обед, и кiаны все».
