* * *
Душа пуста, хотя простор ликует.
И Волга чистая свой начинает путь.
И небо воду пьет, и день бликует.
Но хочется забыться и заснуть.
В монастыре лежать над всей землею
и чувствовать совсем иной простор.
Не тот, где ласточки летают над золою
сгоревших чувств и потускневших гор.
Совсем иной простор, о правый Боже!
Должна же быть иная в мире вязь,
иная сладость звука, взгляда, кожи,
где нет всей этой вязкой тяжкой дрожи,
но есть вне всех сует самих эонов связь.
(Старица, левый берег Волги, 12 августа 2010)
* * *
Спектакли страсти и таланта
природа в нас творит спонтанно.
Так грезят волны неустанно.
Так неустанно бьют куранты.
И только святости причина
не из природного истока.
Ее ключи лежат глубоко.
За цепью гор – ее кручина,
что нас уводит дальше слова
и дальше тел и страсти знанья.
Там оставляют нас признанья.
Там новая в нас ждет основа.
* * *
Еще чуть-чуть пошевелим крылами,
еще чуть-чуть цветы потрогаем рукой,
потом взлетим над деревами
и ощутим такой покой…
Но защемит вдруг боль тоски по краю песен,
по речке недолюбленной в утайных берегах.
И ворот новой жизни станет тяжко-тесен,
и ты уснешь в слезах.
Когда проснешься поутру ты этою рекою,
всё встанет на свои места.
Ты будешь в центре течь великого покоя,
чья музыка – с листа.
* * *
Что было – разве ж навсегда исчезло?
Не перервать тот звук, что не звенит.
Могущественна дней пустынных бездна.
Мощней столпов и гор невидимый гранит.
Есть чистота вдали от достижений,
от жадных перекрестков и дорог.
Есть близость без объятий и сближений.
Как книги есть без суицида строк.
Есть песня, чей полет мощнее ритма.
Есть голос, чью гортань нам не сыскать.
Есть бытие – не битва, не молитва:
в нас Позабытое желает сновать стать.
* * *
И все же лучшее в тебе -
во мгле рождается, во мраке,
среди полей и ковылей.
Ты предрассветный пил елей
в едва накинутой рубахе
на крошечном на островке
среди реки тишайше-донной.
О полоумный лес бессонный,
пескарь, живущий на песке!..
Ты весь дрожал. В раю? В тоске?
Когда продлишь ты этот миф
до страсти в сердце безнадежной,
ты станешь особью берложной,
глубины горя полюбив,
где мощь реки поет мотив
всей сути жизни осторожной.
* * *
Как сад мой мал!
И в самом деле:
как тихо облако сознанья,
как медленны его рецепты
и как бескрайни те пучины,
куда ввергает нас страница
любая, автора любого.
Когда бы даже он не гений,
а просто маленькая птичка,
в которой звезды блещут странно;
всё страшно в путь пуститься ночью.
Ведь сад мой будет без вниманья,
а в бесконечности нет смысла.
Я должен медленно и точно
следить за почками и цветом,
за желтизной и сорняками
и за пейзажем спелой сливы.
Здесь каждый день потоки сутей
меня пытаются развеять.
Ведь облако – мое сознанье.
* * *
Мы тело не возьмем с собой.
Оно останется и, глиняное, сгинет.
На нас иное веянье нахлынет,
и мы уйдем в иного моря бой.
Лишь тело называем мы судьбой.
Печальное, оно совсем не знает,
где нас оставит и куда доставит.
Но что-то в нас его тихонько славит
за кроткое истаиванье жил.
Я в дрожи внетелесной тихо жил.
И в этом промежутке все успехи,
укромные, чуть слышимые вехи.
Расстаться с телом надо не спеша.
Оно уходит в каждой ночи молчи.
Телесное дыханье тем короче,
чем глубже забирается душа.
* * *
Какое в снах благоговенье!
Я помню, пайву нес с брусникой.
Из книг отцовских дуновенье
дышало темной сагой лика.
И лес уральский, где морошка
и мох, что пахнет первобытно,
сливались с парковой дорожкой,
где мысль веков дышала скрытно.
* * *
Где вотчина для берега и края?
Вот кто-то в землю сник.
Мы разве исчезаем, умирая,
А не меняем лик?
Мы краем движемся и чуем кромку,
Наш осторожен шаг,
Уже заметивший в цветах поземку,
С ума сводящий, новенький сквозняк.
Где вотчина, что, мнилось, может сбыться?
Ты сам – как забытьё
Чего-то бесконечно важного, что будет длиться
В отсутствие твоё.
* * *
Увидел прозелень Сиены
меж серебристых облаков.
Ландшафт уральских берегов -
как россыпь дымчатой морены,
волхвующей нам о вселенной,
пролившейся со дна веков.
А рядом с прозеленью – синь
мгновенных озерков меж пены.
То фрески древние: раздвинь
пространство глаз, убравши стены.
Взойди на улочки Сиены,
покуда длится солнца стынь
и сумерки к нам входят в вены.
Ведь щель между мирами – ты.
* * *
Сколь уникален день и эта ночь – бессонно-уникальна.
И все же есть в них то, что повторимо.
Волна поет и рушится о камень;
поет закат и звездный смерч непостижимо.
Нить неизменна в нас как ствол сосны ревущей.
Мы созреваем медленней, чем наши мысли.
И каждый новый дождь в нас глубже ищет мощи;
и все же это тот же дождь, покуда мы не вышли.
В нас неизменны сны, которым нет ответа,
где таинство пещеры и друзей глубинных.
И зыбится все то же в жилах детства лето,
и горе матери все так же жжет молебно и судьбинно.
* * *
Мне говорила мама, чуть скорбя:
жалеет ли она тебя?
Недоуменно я ворчал: меня жалеть?
я от любви желаю ошалеть!..
Однако всех желанных, неспроста,
мы так жалеем – после, у холста
иль у ночного сонного моста,
иль у последнего дорожного креста.
И самых жалких мы с собой берем,
когда смежается всё больше окоём,
