Все было готово: грязные бинты, нож, рваная полевая форма. Сырая глина, чтобы испачкать руки и ноги. И что важнее всего – документы Дэвида Эллиса. Мертвеца, гниющего во дворе.
План был безупречный, но Кушман все равно нервничал. На лбу у него проступили капли пота. В груди глухо, неровно стучало сердце. Во рту был мерзкий привкус желчи.
Кушман стоял посреди крошечного зловонного кабинета. Стоял и прислушивался. Если все пройдет как надо, через несколько минут печально известный перебежчик Эдвин Кушман исчезнет с лица земли. Но сперва нужно, чтобы замолчал Хирш. Дело не из легких, ибо Хирш силен как бык. Такого можно убить только молниеносным ударом в спину. Да, именно так, и никак иначе.
Кушман взглянул на часы над дверью. Еще пара секунд, и сюда войдет Хирш.
Он ждал, прислушивался. Во рту пересохло, нервы натянулись. Кушману казалось, что даже угроза насильственной смерти не может быть страшнее этих бесконечных секунд.
Деревянный пол коридора заскрипел под сапогами. Кушман окаменел. Дверь распахнулась, и в кабинет вошел Хирш. Необъятный и мощный, словно сумоист, он был затянут в эсэсовскую форму – так, что при каждом движении китель трещал по швам.
– Через двадцать минут они будут здесь, – объявил он, увидев Кушмана. Его коротко остриженная голова блестела от пота. – И все, капут. – Потеснив Кушмана, Хирш подошел к окну и окинул взглядом зловещую долину смертной тени под названием Бельзен.
Пряча за спиной нож, Кушман придвинулся к стоящей перед ним громадной туше. От Хирша исходила тошнотворная вонь застарелого пота и немытых ног. Немец резко обернулся. Кушман невозмутимо смотрел на него, спрятав руки за спиной.
– Ну что, англичанин, как вам теперь все это нравится? – Хирш презрительно усмехнулся. – В Берлин уже не удрать, а? Наверное, думали, что неплохо устроились? Я прослежу, чтобы вы не сбежали. Расскажу им, кто вы такой. Ненавижу предателей. Вас вздернут куда как выше, чем меня. – Хирш быстро глянул в окно и снова уставился на Кушмана. Судя по тому, как его жесткие глазки налились кровью, немец был в ужасе. – Вам еще повезет, если ваши земляки не доберутся до вас первыми. Предателей никто не жалует, Кушман. Не хотел бы я оказаться на вашем месте.
Кушман наигранно улыбнулся. Чувствовал, что может себе это позволить.
– Не называйте меня предателем, – проскрипел он. Этот скрипучий голос был, пожалуй, главной его приметой. Однажды услышав, такой голос уже не забудешь. Все пять лет войны миллионы британцев – и мужчин, и женщин – слышали этот необычный голос: высокий, четкий, насмешливый. – В глубине души я немец больше, чем вы, – продолжил он. Кушман часто репетировал эту фразу, готовясь к подобному моменту. – Мне выпало несчастье родиться британцем. Я поступил, как велела совесть. И случись мне вернуться в прошлое, снова поступил бы так же.
– Приберегите эту болтовню для судей. – Хирш раздраженно махнул рукой. – У вас осталось меньше двадцати минут свободы. Выйдите во двор, покажитесь. Вас там ждут. Всем уже известно, что британцы вот-вот будут здесь. Выходите. Посмотрим, какого цвета у вас потроха. Теперь ваш хлыст никого не напугает.
– Не надо драматизировать. – Кушман подступил еще ближе, не отводя глаз от громадной туши. Казалось, Давид смотрит на Голиафа. – Сами и выходите, коли уж так расхрабрились.
Содрогнувшись, Хирш снова выглянул в окно.
У Кушмана появился шанс.
Руку его направляли страх и ненависть.
Кушман ударил в точку между огромными лопатками – с такой силой, что боль пронзила руку до самого плеча. Тучный Хирш рухнул на пол, словно срубленное дерево. Падая, он задел стоящее у стола кресло. Оно с грохотом опрокинулось, и Кушман вздрогнул от страха. Выдернул широкое лезвие из заплывшей жиром спины, сделал шаг назад и уставился на черную кровь, хлынувшую из прорехи в кителе.
Гора плоти начала вздыматься: Хирш пытался встать. Кушман, примерившись, вонзил нож в легкое. Хирш вяло развернулся и схватил Кушмана за руку, но силы в его толстых пальцах уже не было.
Кушман не спеша вытащил нож, после чего расчетливо ударил снова. Из раны в легком толчками выплескивалась кровь. Извернувшись, Хирш сделал последнюю попытку добраться до Кушмана. Огромные ноги его дергались, колотя по полу, словно поленья. Наконец шум прекратился. Хирш в ярости смотрел на Кушмана. Тот плюнул немцу в лицо и стоял над ним с презрительной ухмылкой, пока Хирш не умер.
Издалека донеслись выстрелы, и Кушман вспомнил, что время не ждет. Метнувшись к двери, он повернул ключ. Затем, не глядя на Хирша, сорвал с себя эсэсовскую форму и, совершенно голый, встал перед зеркалом. Рассматривать отражение не стал. Лишь с горечью отметил, что тело у него хилое, мышцы дряблые, грудь куриная, а руки и ноги поросли жесткими светлыми волосами. Не лучшее тело для такого мужественного, дальновидного, честолюбивого человека. Да, конституция у него хлипкая, зато с мозгами все в порядке. Кушман был уверен в остроте своего ума, в собственной проницательности и находчивости. Просто смехотворно, что человек его талантов и способностей вынужден прозябать в такой тщедушной оболочке. Как же нелепо он выглядит! Словно бесценный бриллиант в грошовой оправе. Кушман уже не раз пускался в подобные рассуждения, и они ему до смерти надоели. Нужно обходиться тем, чем наделила его природа.
