Изменение

Саймон Прескотт, специальный корреспондент The Guardian22 марта 2018 г.

Когда я впервые услышал о так называемых «аномальных зонах» в российских лесах, моей первой мыслью стал, конечно же, Чернобыль. Радиация, эвакуация, ликвидация – все те образы, которые прочно укоренились в западном сознании. Однако то, с чем я столкнулся, оказалось явлением совершенно иного порядка и, возможно, гораздо более загадочным.

За последние восемь лет в различных лесных массивах России возникло не менее десяти территорий, которые официально классифицируются как «зоны аномальной природной активности». Первые такие зоны появились в Карелии и Мещёре в 2010 году. Российские власти первоначально отреагировали так, как можно было ожидать от наследников советской системы: полное отрицание, военные кордоны и объяснение всего происходящего «плановыми учениями».

Но что-то изменилось в подходе Кремля за последние годы. «Уже невозможно отрицать существование аномалий, когда их становится всё больше», – говорит мне Алексей Воронин, бывший сотрудник МЧС, работавший на границе Хийтольской зоны в Карелии. Сегодня он – независимый консультант по безопасности и, как ни странно, один из тех людей, кого в некоторых кругах называют «проводниками».

Первоначальная реакция российского государства, по словам моих источников в научной среде, была продиктована естественными опасениями. Во-первых, предполагалось, что зоны могут представлять биологическую или радиационную опасность. Во-вторых, нельзя было исключать и антропогенный фактор – например, деятельность террористических группировок или иностранных разведок. Однако годы исследований не выявили ни одного из этих факторов.

«К 2015 году стало ясно, что зоны не несут прямой угрозы национальной безопасности в традиционном понимании», – рассказывает на условиях анонимности сотрудник Института комплексных экологических исследований РАН. «Но оставался вопрос – что же это такое, и как к этому относиться?»

По мере того как число зон росло, менялся и подход к их контролю. Военные кордоны постепенно заменялись боевыми расчетами МЧС и патрульными из лесничества. К 2016 году уровень секретности был понижен до «служебного пользования», что в российской системе означает значительно меньшие ограничения.

Сегодня в 2018 году подход к зонам можно охарактеризовать как «управляемое безразличие». Официально доступ в зоны всё ещё ограничен, но на практике эти ограничения соблюдаются всё менее строго. По словам Воронина, «если восемь лет назад вас могли арестовать просто за фотографирование в сторону зоны, то сегодня вы можете подойти к самой границе, и максимум, что вас ждёт – административный штраф, если вас вообще заметят».

Ослабление контроля привело к возникновению необычного вида туризма. По нескольким независимым оценкам, в 2017 году «аномальные зоны» России посетили от 2000 до 3500 человек, большинство из которых – граждане России и стран СНГ, хотя встречаются и западные искатели приключений.

«Официально это может называться экологическим туризмом, духовными практиками или даже научными исследованиями», – объясняет Мария Кузнецова, психолог из Москвы, изучающая феномен «изменённых» – людей, вернувшихся из глубин зон. «Но реальная цель у большинства одна – они ищут трансформацию».

Вокруг этого спроса возникла целая индустрия: проводники, консультанты, «подготовительные курсы». В приграничных городках появились гостиницы, явно рассчитанные на «туристов особого типа». В интернете несложно найти форумы и чаты, где обсуждаются маршруты, делятся контактами проводников и рассказывают о личном опыте.

Отношение властей к этому тоже двойственное. Официально такие походы осуждаются и считаются незаконными. На практике же, при отсутствии инцидентов, на них смотрят сквозь пальцы, а иногда даже негласно поддерживают как источник дохода для депрессивных приграничных районов.

Но что же всё-таки заставляет людей стремиться в эти зоны, рискуя здоровьем и нарушая закон? По словам тех, кто вернулся оттуда, зоны обладают уникальной способностью – они могут «исцелять душевные раны».

«Это не магия и не чудо», – объясняет профессор Виктор Николаев из Института нейронаук и мозга. «Мы наблюдаем очень специфическое воздействие неизвестного пока фактора на лимбическую систему и гиппокамп – те области мозга, которые отвечают за эмоциональную память. Происходит что-то вроде избирательной эмоциональной амнезии: содержательно воспоминания о травматических событиях сохраняются, но теряют свою эмоциональную окраску».

Проще говоря, человек, переживший тяжёлую потерю или травму, после посещения глубинных частей зоны всё ещё помнит произошедшее, но больше не чувствует боли, вины или страха, связанных с этими воспоминаниями.