Извлечение троих» – второй том длинной истории под названием «Темная Башня», истории, навеянной и до некоторой степени основанной на поэме Роберта Браунинга «Чайлд Роланд к Темной Башне пришел»[1], которая, в свою очередь, восходит к «Королю Лиру».
В первом томе, «Стрелок», повествуется о том, как Роланд, последний стрелок из мира, который «сдвинулся с места», наконец настигает человека в черном… одного колдуна, за которым он гонится очень давно – мы даже не знаем сколько. Человек в черном оказывается тем самым Уолтером, который одно время прикидывался большим другом отца Роланда. Это было тогда, когда мир еще оставался прежним.
Цель Роланда – не этот получеловек. Его цель – Темная Башня. Человек в черном, а точнее, то, что он знает, – первый шаг Роланда на пути к этому таинственному месту.
Кто же такой Роланд? Каким был его мир до того, как он «сдвинулся с места»? Что это за Башня и почему он стремится к ней? Ответы есть, но только отрывочные. Роланд – стрелок, своего рода рыцарь, один из тех, кому вверено хранить мир, который, как помнит его Роланд, «был исполнен любви и света», и беречь этот мир, не давая ему сдвигаться.
Мы знаем, что Роланду пришлось пройти обряд инициации много раньше разумных сроков после того, как он обнаружил, что его мать стала любовницей Мартена, чернокнижника, искушенного в колдовском искусстве гораздо больше Уолтера (который втайне от отца Роланда был в сговоре с Мартеном); мы знаем, что Мартен специально подстроил так, чтобы Роланд узнал о его связи с матерью, в надежде, что тот не выдержит испытания и будет «изгнан на Запад», то есть навсегда станет отверженным; мы знаем, что Роланд с честью прошел боевое крещение.
А что мы знаем еще? Что мир стрелка в чем-то очень напоминает наш. В нем сохранились остатки цивилизации, мало чем отличающейся от нашей: бензоколонки, например, и некоторые песни (да хотя бы «Эй, Джуд» или кусочек одной нескладушки, которая начинается со слов «Бобы, бобы, нет музыкальней еды»), а некоторые обычаи и ритуалы как-то уж слишком похожи на наши несколько романтизированные представления о Диком Западе.
И есть еще одна зацепка, странным образом соединяющая мир стрелка с нашим. На дорожной станции у давно заброшенного проезжего тракта в необозримой безжизненной пустыне Роланду встречается мальчик по имени Джейк, который умер в нашем мире. На самом деле его убили: вездесущий (и не знающий жалости) человек в черном столкнул его с тротуара на проезжую часть. Джейк тогда шагал в школу с портфелем в одной руке и пакетом с завтраком в другой. Последнее, что он запомнил о своем мире – о нашем мире, – это то, как его давят колеса громадного «кадиллака»… и как он умирает.
Незадолго до последней встречи с человеком в черном Джейк погибает снова… на этот раз потому, что стрелок, второй раз в жизни поставленный перед неумолимым выбором, все-таки предпочитает пожертвовать мальчиком, который в символическом плане стал ему сыном. Когда пришлось выбирать между Башней и ребенком, быть может, между проклятием и спасением, Роланд выбрал Башню.
– Тогда идите, – сказал ему Джейк перед тем, как сорваться в пропасть. – Есть и другие миры, кроме этого.
Последнее столкновение Роланда и Уолтера происходит на пыльной голгофе истлевающих костей. Человек в черном гадает Роланду на картах Таро. Карты показывают мужчину – Узника, женщину – Госпожу Теней и темную тень, именуемую просто Смерть («Но не твоя, стрелок», – говорит ему человек в черном). В настоящем томе как раз и рассказывается о том, как сбывались эти предсказания… о втором шаге Роланда на долгом и трудном пути к Темной Башне.
Том первый – «Стрелок» – заканчивается на том, что Роланд сидит на берегу Западного моря и глядит на закат. Человек в черном мертв. Будущее видится стрелку смутно. «Извлечение троих» начинается на том же самом берегу, часов семь спустя.
Стрелок пробудился от сумбурного сна, состоявшего, кажется, из одного-единственного образа: Моряка из колоды карт Таро, по которым человек в черном предсказывал (или лишь делал вид, что предсказывает) стрелку его горестное будущее.
«Он тонет, стрелок, – говорил человек в черном, – и никто не бросит ему веревку. Мальчик Джейк».
Но это был не кошмар, а хороший сон. Хороший, потому что во сне тонул он сам, а это значит, что он был не Роландом, а Джейком, и потому чувствовал несказанное облегчение: лучше уж утонуть, как Джейк, чем жить, как живет он – человек, ради какой-то холодной мечты предавший ребенка, который ему доверял.
Хорошо. Замечательно. Я тону, думал он, прислушиваясь к реву моря. Пусть я утону. Но то был не глас разверстых глубин, а скрежет волн о горловину прибрежных камней. Действительно ли он моряк? А если так, то почему тогда суша так близко? А в самом деле, разве он не на твердой земле? Впечатление было такое, как будто…
Ледяная вода окатила его сапоги, поднялась по ногам до самого паха. Он резко открыл глаза, но вовсе не его замерзшие яйца, которые съежились вдруг до размеров, как ему показалось, грецких орехов, вырвали стрелка из сна и даже не ужас, которым так и полыхнуло справа, но мысль о его револьверах… его револьверах и, что важнее, патронах. Намокшие револьверы еще можно быстро разобрать, вытереть насухо, смазать как следует, опять вытереть, повторно смазать и снова собрать; сырые же патроны, как и подмокшие спички, могут еще сгодиться, а могут и нет.
