Все пишут про алию3. Как ехали-уезжали-приезжали. Мне даже завидно. Я про этот период жизни связный рассказ составить не в состоянии. Память не сохранила: нервная система самозащищается. Обрывки одни… Словно снимали «на кино». А пленка-то и погорела. И вот среди пепла попадаются случайные негорелые кадрики, из которых ничего целого сложить уже нельзя… И я брожу среди них, как старый Адсон по холодному пожарищу Библиотеки4, по пожарищу молодости нашей…
…Было мне тогда двадцать четыре года, пусть тот, кто скажет, что это не молодость, первый бросит в меня камень. Мужу моему первому, Даньке, вот-вот должно было исполниться тридцать, Гуньке в день нашего приезда в Москву стало семь месяцев от роду.
…В Москву потому, что улетали мы из Москвы. Кажется, пулковская таможня считалась слишком зловещей. А может, по каким-то другим причинам. Не помню я. Я вообще прощания с Питером не помню. Стишок об этом остался в тетрадке, больше ничего:
…Рядом с сердцем моим спит
Онемевший в снегах град.
Торопи меня, торопи.
Нам пора давно, нам пора.
Осторожно прикрой дверь,
Покидая седой мир.
Говорят же: семь раз отмерь.
Говорю я: семь раз пойми.
Этот град, умерший на вид,
Калачом свернувшись в груди,
Рядом с сердцем моим спит.
Тише, сердце: не разбуди.
…Это было в снежном январе девяностого. Мама перешила мою старую шубу в конверт для Гуньки. Одна из дорожных сумок разорвалась в такси по шву на всю длину… Мама зашивала дыру в аэропорту. Это ее отвлекло и она не плакала. У родителей сохранялась идея, что мы расстаемся чуть ли не навсегда.
…Мы летели «Малевом»5. В первом самолете было очень трудно с Гуней: она ела на взлете и какала на посадке. Было невероятно тесно, никаких люлек, все на руках, включая ребенка и девять сумок ручной клади. Мы с трудом отбили эти сумки от багажа. В них было креслице, игрушки, детская еда и сменные штаны с пеленками. О памперсах мы тогда только слышали.
…В Будапеште, в обыкновенном аэропортовском зале с минимумом кресел и сомнительным туалетом сбоку мы просидели без еды и горячей воды семнадцать часов. Тогда у меня не возникло ассоциации с заложниками, а сейчас обязательно возникла бы. Гунино белье стирали в раковине в женском туалете. На пластиковой офисной перегородке штаны сохли. Кресла были соединены в цепочки по четыре, такие типичные скамейки для общественных учреждений. Мы составляли две скамейки «лицом к лицу», получались четыре лунки. В них напихивались шубы, и трое грудничков нашего рейса, включая Гуню, спали в этих импровизированных люльках.
…Когда ситуация с детской едой стала критической, Данька ушел куда-то и добыл большущую бутыль кипятку. У меня была растворимая чешская каша, и все дети поели. Помню, как Гунька сидела в своем зеленом креслице, сытая, немного удивленная, но в целом довольная, с оранжевым жирафом в руке.
…Запомнила двоих мужчинок, летевших нашим рейсом, которые выбрали себе место покурить непосредственно рядом с детскими люльками. Интеллигентный Данька подошел и попросил сменить место. Тогда один из мужчинок с удовольствием послал его подальше с текстом:
