Как Богдан Хитрово Симбирск строил

События, описанные в этой повести, начинаются в те времена, когда на Руси царствовал Великий князь Михаил Фёдорович, первый из династии Романовых, великих царей нашего Отечества.

Летом 1642 года по правому берегу Волги у восточных окраин Московского государства двигалась вереница конных воинов. Среди них на белом коне выделялся молодой всадник в узорчатом парчовом кафтане. Богатая сбруя с драгоценными камнями сверкала на солнце. Видимо, это привлекало внимание одинокого коршуна, парившего высоко в небе. Хищная птица видела, как воины поднимались с севера в гору. То был высокий берег, поросший сосной и дубом. Всадник на белом коне время от времени оглаживал свою молодую бороду, которую трепал задорный ветер. Ястребиные глаза сверкали из-под черных бровей. Он живо осматривал от века не рубленные деревья. Всадника звали Богдан Матвеевич Хитрово, он был стольником1 при царском дворе. Было ему от роду двадцать девять лет.

В это самое время от реки в гору забирались два босых мальчишки в длинных домотканых рубахах. Один, который помладше, белобрысый с курносым носом, похожий на выбившегося из сил бельчонка, отстал и плаксиво тараторил:

– Митька, пить хочу… Митька, пить!

– Перестань хныкать, Емелька! Близко до макушки, – второй мальчишка, лет восьми, широколобый и сбитый, как заяц-беляк, остановился и посмотрел вверх. Там, будто небесный страж, молчаливо кружил коршун.

– Митька, пить хочу. Вернёмся в деревню, – продолжал ныть белобрысый мальчишка.

– Чу2, Емелька, воины с Москвы. Батька мой с реки их увидал, мне наказывал разузнать, куда идут.

– Ежели то ногайцы или башкиры3?

– Чу, Емелька, инородцы с ермаковского леса идут, а эти с севера… Если то ногайцы, спрячемся в овраге. Не робей, Емелька, – и мальчишки, отдышавшись, проворно полезли в гору…

Конные воины выехали на край высокого берега. Это был широкий пустырь, окружённый лесом. Внизу размеренно текла могучая река Волга, приютившая на речном просторе большие острова с озёрами и лесами. На противоположном берегу в сизой дымке зеленели рощи и заливные луга, живописно тянулись пологие берега с глубокими оврагами. У подножья горы ютились приземистые избы, рыбацкие хижины и челны. Сверканье синих вод и широкий простор завораживали людей и они, спешившись, некоторое время молчали.

– Вот она, волжская вольница! – воскликнул всадник на белом коне. Он единственный был ещё в седле, и, казалось, хотел выше приподняться над землёй и заглянуть за бескрайние горизонты.

– Гоже4 место, боярин Богдан Матвеевич, – ответил стоявший рядом воин с пищалью5, в драгунском кафтане и в островерхой шапке, отороченной полоской лисицы.

– А ну-ка, смерь своим метким глазом, Ивашко, как высок берег? – спросил боярин.

– Скажу, боярин Богдан Матвеевич, сто саженей кувырком да под горку.

Боярин усмехнулся и спрыгнул с коня:

– Высок берег, как царский венец, – он снял с головы бархатный клобук, отороченный соболем, и свежий ветер принялся трепать чёрную голову заезжего гостя…

Ивашко подобострастно воскликнул:

– Выехал на венец наш Богдан Матвеевич, русский удалец!

– Дело, Ивашко! Hазову этот берег Венцом…

Богдан Хитрово, подбоченившись, наблюдал за двумя карабкающимися в гору мальчишками. Первый из них вскоре забрался на травный берег и упёрся лбом в чедыги узорчатого сафьяна – боярские сапоги. Мальчишка задрал голову вверх и застыл с открытым ртом, разглядывая смоляную бороду воина. Следом, сопя и шмыгая носом, забрался второй мальчишка. Он требовательно гундосил:

– Митька, пить хочу.

– Чу, Емелька, это не нагайцы. Видишь, сабля вся богатырская с царской короной.

Бородатый воин посмеивался в усы и молча рассматривал нежданных гостей. В свою очередь мальчишки во все глаза разглядывали позолоченную саблю, пристёгнутую сбоку. Она висела прямо у них перед носом. Если бы воин вынул её из ножен, то умеющий читать разглядел бы на полосе сабли наведённую золотом славянскую надпись: «7150 (1642). Государь Царь и Великий князь Михаил Фёдорович всея Руси пожаловал сею саблею стольника Богдана Матвеевича Хитрово».

– Митька, вертаемся в деревню. Боярин очень строг.

– Не трусь, Емелька. Боярин нас не гонит, чу, спросит чего, что знаем.

Богдан Хитрово раскатисто рассмеялся:

– Гоже, мальцы волжские. Царского посланника рассмешили. Гнать не буду! Ивашко, испытай-ка мальцов на смекалку.

– Эй, мальцы-стрельцы, загадочку мою слухайте: «Стоят старушки: вздохнут они да охнут, вблизи все люди глохнут».

Митька и Емелька поднялись на ноги, потирая колени и утирая носы. Митька смело ответил:

– Чу, дядька-боярин, старушка та – бабка Афоньки. Мы его вчера поколотили, а бабка эта кочергой грозила и ругалась так, что на Петровом острове слыхали.

Тут уж рассмеялось все войско русского боярина. Сам Богдан Хитрово смеялся знатно: борода ходуном ходила, как метла дворника. Ивашко от смеха приплясывал. Боярин спросил:

– За что Афоньку поколотили?

Митька ответил:

– Чу, дядька-боярин, Афонька хотел украсть нашу лодку, а не смог, так в днище дырку продолбил.

Боярин нахмурился:

– Негоже дело – лодки дырявить. Верно побили! Что ж вы на этой завозне одни по Волге катаетесь?