(Вечер, восемь часов. Шторы задернуты и лампы уже горят в гостиной нашей героини на Кромвель-роуд. Ее возлюбленный, красивый юноша восемнадцати лет, появляется в дверном проеме. На нем фрак, плащ и оперная шляпа, в руках букет цветов. Дверь находится ближе к правому краю сцены, у которой расположен камин. С противоположной стороны, слева, рояль. Рядом с камином, на маленьком столике разложены зеркальце, веер, пара длинных белых перчаток и белый женский головной убор из мягкой и пушистой шерсти, очертания которой напоминают маленькое облачко. На другой стороне комнаты, рядом с роялем, стоит широкий квадратный табурет с мягкой обивкой. Комната декорирована в каноническом стиле Южного Кенсингтона, другими словами, ее обстановка демонстрирует общественный статус и имущественное положение владельцев, а вовсе не приверженность к комфорту.
Возлюбленный героини, повторимся, очень хорош собой. Он движется плавно, почти как по воздуху, почти как во сне. Он аккуратно кладет цветы на столик рядом с веером; снимает плащ и, поскольку на столе для него не находится места, относит его к роялю. Сложив плащ и шляпу на рояль, он подходит к камину, достает часы и смотрит на них, убирает обратно и тут замечает маленький столик у камина. Через него как будто проходит разряд тока. Он подходит к столику, берет белый и пушистый комочек обеими руками, прижимает его к лицу, целует попеременно обе перчатки, целует веер и испускает долгий экзальтированный вздох. Он садится на пуфик и прижимает ладони к лицу мечтательным жестом. Затем опускает руки и с легкой улыбкой покачивает головой, как бы легонько упрекая себя за собственную восторженность. Вдруг он замечает пылинку на своей обуви, моментально и тщательно удаляет ее носовом платком. Затем, встав, он берет со столика ручное зеркальце, чтобы с величайшей тщательностью проверить узел галстука, и вновь смотрит на часы. В этот момент входит героиня, заметно взволнованная. Как и он, она разодета в пух и прах, на ней множество бриллиантов, ее манеры изнежены и утонченны. Впрочем, если отбросить драгоценности, туалеты и претензии, то она – самая обычная женщина из Южного Кенсингтона лет эдак 37. По всем статьям она не годится в пару прекрасному юноше, который поспешно опускает зеркало на место, когда она входит).
ОН (целует ей руку). Наконец-то!
ОНА. Генри, случилось нечто ужасное.
ОН. Что же?
ОНА. Я нигде не могу найти твои стихи.
ОН. Они все равно не были достойны тебя. Я напишу новые.
ОНА. Нет уж, пока хватит. Никаких больше стихов. Ну что же я за растяпа! Совсем потеряла голову! Это так неосмотрительно!
ОН. Благодарю небо за твою рассеянность и твою неосторожность!
ОНА (нетерпеливо) Ох, Генри, не глупи. Разве ты не понимаешь, как это опасно? Представь только, что будет, если эти стихи найдет кто-то еще. Что люди подумают?
ОН. Они будут знать, что на свете есть еще мужчина, который умеет любить преданно и страстно. И никто никогда не узнает, кто именно этот мужчина.
ОНА. Да какая разница, если все будут точно знать, кто именно эта женщина?
ОН. Так как же они узнают?
ОНА. Как узнают! Там же повсюду мое имя, мое глупое, злосчастное имя! Ну почему меня не назвали Мэри Джейн, или Глейдис Мюриэль, или Беатриче, или Франческой, как угодно, лишь бы попроще! Но нет, Аврора! Аврора! Я единственная Аврора в Лондоне, и это каждому известно. Мне иногда кажется, что я единственная Аврора в мире. Но зато к этому имени так легко подобрать рифму! Ах Генри, почему же ты не обуздал свой темперамент? Хотя бы из уважения ко мне. Почему ты не взял более сдержанный тон?
ОН. Почему мои стихи к тебе не были сдержанными? И ты еще спрашиваешь!
ОНА (с небрежной нежностью). Ах милый, конечно, это было очень трогательно. И тут есть и моя вина тоже. Мне следовало сразу сказать тебе, что подобные стихи не следует писать замужней женщине.
ОН. Ах, как бы я хотел, чтобы они были написаны для незамужней женщины! Да больше всего на свете!
ОНА. На самом деле, тебе не следует желать ничего подобного. И эти стихи действительно совершенно не подобают замужней даме. В этом-то и загвоздка. Что теперь подумают мои невестки?
ОН (болезненно задетый). У тебя есть невестки?
ОНА. А как же. Ты думаешь, я ангел, который только что прямо с неба спустился?
ОН (кусает губы). Святые небеса, именно так и думаю. Или думал… Или (он с трудом подавляет рыдание).
ОНА (смягчаясь, ласково опускает руку ему на плечо). Послушай меня, милый. Это все, конечно, в высшей степени трогательно – любить меня, видеть во сне и так далее. Но все-таки это никак не отменяет факта, что у моего мужа могут быть довольно неприятные родственники, так ведь?
ОН (оживляясь). Ах, ну конечно, родственники твоего мужа! Я совсем забыл об этом. Прости меня, Аврора. (Он снимает ее руку со своего плеча и целует ее. Она садится на пуфик. Он остается стоять спиной к столику, глупо улыбаясь ей сверху вниз).
ОНА. Дело в том, что у Тедди целый вагон родственников. У него восемь родных сестер и еще шесть сводных, а братьев и того больше – но против братьев я как раз ничего не имею. А если бы ты хоть что-то понимал в жизни, Генри, то точно был знал, что в большой семье все сестры ссорятся друг с другом без перерыва. Но стоит одному брату жениться, как все они моментально объединяются, ополчившись на его несчастную жену. Вся дальнейшая их жизнь без остатка посвящена этой борьбе, потому что они единодушно считают, что их новая родственница недостойна их брата. Они высказывают ей это прямо в лицо, но бедняжка нередко не понимает даже этого, поскольку все оскорбления обернуты в шелуху внутрисемейных шуток. В доброй половине случаев ты вообще не понимаешь, о чем речь, и это ужасно действует на нервы. Необходимо принять закон, по которому сестры мужчины не смеют входить в его дом, после того как он женился. Я вот готова поклясться, что Джорджина просто-напросто выкрала эти стихи из моего письменного стола.
