Птицы дрожат от холода, но поют.
Ждали весну, не пришла, как обычно – врёт.
Где-то в застывшей грязи, ледяном снегу
Солнце лежит и думает, что умрёт.
Рика Иволка
Перья мёртвой птицы согревали ладонь.
Может, обойдётся ещё?
Начало зимы в этом году суровое. Силы природы будто ополчились на людей за смирение и наслали на северные провинции Мидфордии ледяной ветер, который жалил глаза и царапал душу. Прошлая зима была мягче. Так говорят… а я слушаю молча, не спорю. Мне-то откуда знать.
Я ускорила шаг, благо стёртая подошва почти бесшумно ступала по грубо вымощенному переулку. Не хватало ещё дозорным попасться: меж давно прокричал. Вот он, покосившийся дом в конце переулка – стоит отдельно от других, чтобы клиенты перекупщика или сапожной лавки случайно на него не набрели.
Между плотными шторами виднелась полоска света – узкая, как ниточка, но яркая. Так маленьким детям солнце описывают: огонёк свечи, но огромный, и когда смотришь на него, глаза щурятся, а ушам тепло.
Я постучала. Дверь со скрипом отворилась, и на пороге появился тёмный на фоне очага силуэт. Не успела я рассмотреть хозяина, как он схватил меня за грудки и перетащил через порог.
– Садись, – велел колдун, указав на кресло возле камина. Рисковал он, конечно: не ветки, а целое бревно жёг. Столько запрещённого света заполняло комнату.
– У меня вот, – я потопталась на месте, – нашла. Наверное, умерла она, вот только… не оставлять же на дороге.
Колдун взял птицу и, едва взглянув, положил на полку над очагом. В котелке кипел какой-то отвар; аромат мяты и чабреца наполнял комнату, впитывался в одежду и щекотал мне ноздри.
– Мне нравится мята, – внезапно призналась я.
– Знаю, – бросил хозяин. – Садись.
Откуда, если даже я до этой минуты не знала? На то он и колдун. Я присела, куда велели, и без стеснения стала рассматривать его. Обычный мужчина не старше пятидесяти: высокий, хоть и сильно сутулился, сухопарый, в поношенной одежде. Из небрежно перехваченного бечёвкой хвоста торчали как пшеничные, так и седые пряди.
У меня тоже была одна такая: тонкая, над ухом. Когда удавалось задержаться у зеркала, я пересчитывала – проверяла, не прибавилось ли новых бесцветных волос. А больше и смотреть-то было не на что.
Колдун протянул мне чашку с дымящимся мятным отваром. Озябшие пальцы обожгло, но я крепче сжала их.
– И кто ты на этот раз? – Хозяин сел напротив. Из кармана грязного фартука он достал моток серой пряжи с двумя деревянными спицами и принялся набирать петли.
– Меня зовут Каролина. – Я сделала большой глоток. Пусть горло хоть совсем сгорит, если ноги перестанут дрожать от холода. В конце месяца мне обещали двойное жалованье, я хотела потратить его на новый плащ с меховой подкладкой из того дорогого магазина на площади. Но вчера утром плащ кто-то купил, и уже ничто меня не держало. – Я служу писчицей у господина Кроуна, это в Риде. Мне посоветовали вас, вот я и приехала.
Рассказ никуда не годился, но колдун кивнул.
– Я не помню, как жила до минувшего лета, – добавила я главное. – Знаю, что зовут Каролиной, но кем я была – нет. Родных не нашла, друзей завести побоялась. Просто жила эти месяцы. Про войну мне рассказывали. Межей не видела никогда, Боги милостивы…
– Боги забыли о нас, – перебил колдун.
– Да, и это мне рассказывали. А ещё говорили, хотя об этом мне и так откуда-то известно, что лето бывает другим, что листья на деревьях ярко-зелёные, а трава высокая, сочная, пахнет свежестью. И что цветы разные бывают. Хочу лучше вспомнить цветы. Поэтому пришла. Мне посоветовали вас.
Вспомнить, а потом напроситься к нему в ученицы. Сушить травы, записывать рецепты, а по вечерам слушать, как в очаге потрескивает полено. Может, у колдуна даже книги есть… может, он и песни какие знает. Вот бы послушать песню, когда слова не для прока звучат, не приказом, не молитвой, а для красоты.
– Нравилось ли тебе жить с минувшего лета и до сегодня?
Чуть склонив голову набок, колдун внимательно меня рассматривал.
– Если сравнивать с нищими, что у дороги милостыню просят, то жилось мне хорошо. Крыс в комнате не было, ужин почти каждый день, чего ещё желать? Да, мне нравилось, наверное, только неспокойно душе. Тоскливо. Будто я в пустой комнате, все двери заперты, и мира вокруг для меня нет, и меня для мира нет тоже, и… – сердце в груди вдруг сжалось. – А что означает… почему вы спросили, кто я на этот раз?
Он улыбнулся, легко и по-настоящему. Напроситься к нему в дочери? Помогать распутывать пряжу и научиться набирать петли, а потом вот так ловко цеплять нить, проводить её ряд за рядом. Подстригать его бороду, расчёсывать волосы по утрам. Мои долго расчёсывать не нужно, но он мог бы иногда гладить меня по голове.
– Я уже сбился со счёта, сколько раз за последние девять лет ты приходила ко мне, Каролина.
В горле запершило, словно мятный отвар был не жидкостью, а сухим песком.
– Девять лет, – повторила я машинально.
Война была девять лет назад. Или есть – кто-то считал, что она ещё продолжается. Погасив свечи, набросив на голову одеяло, самые верующие прижимались друг к другу лбами и тихо мечтали, что война вспыхнет с новой силой и тогда уж кончится победой Мидфордии.
