Каюсь, что я не ангел

Современный мир, особенно мир большого города, отнюдь не представляется местом, созданным для духовного возрастания. Но, раз уж нам довелось жить здесь и сейчас, хорошо бы понимать окружающую нас действительность и то, как она на нас влияет.

Сложностей у современных христиан немало. Например, общинности очень мешают дальние расстояния. Слишком далеко мы живем от церквей, много времени тратим на дорогу. В монастыре как? Колокол ударил – через три минуты я в храме (и так же было раньше в селах и городах). Потом опять бьет колокол – значит, служба закончилась, все вышли и тут же отправились в трапезную, где уже приготовлен обед. И тот, кто готовит еду, не бежит в храм на службу. Тот же, кто бежит в храм, идет в трапезную и ест приготовленное другими. Таков монастырский быт.

В миру этого нет. У нас каждое посещение богослужения – это паломничество. Наш путь к храму похож на прохождение мытарств: из трамвая – на метро, из метро – на троллейбус, из троллейбуса пешком по снегу или слякоти – в храм. И тот же круг в обратном порядке: троллейбус, метро, трамвай, дом. Дома – к плите. Это же на самом деле подвиг.

В миру все подвижники. Мирянин выбегает со своей работы и едет, с трудом добираясь, в храм. Потом отстаивает богослужение. И тут бы выйти и лечь, а он должен опять ехать в душном транспорте, иногда в час пик, а по приезде домой что-то еще делать. Если это учитель – проверять тетрадки, если мать семейства – готовить еду… Человек постоянно находится в напряжении, неестественном для себя. Поэтому и общину приходскую трудно создать. Ведь община предполагает, что все живут рядом, а здесь все далеко, всех надо вызванивать, собирать. Общину собрать нелегко.

Конечно, затрудняет современную жизнь в Церкви и общая суета, и отсутствие базовых знаний, и в принципе антихристианский быт – антихристианский характер современной западной европейской культуры, частью которой мы являемся.

Преподобный Антоний Великий. Крит. XVI век

Ведь наша культура (западная, по сути) ставит перед людьми в качестве целей не достижение евангельского блаженства и близости с Господом, служение и угождение Ему, а совсем другие вещи: либо комфорт, либо успешную карьеру и обогащение, либо наслаждение, либо определенный набор впечатлений. Это все сказывается на духовной жизни. И верующий человек по привычке может, к примеру, паломничая – собирать впечатления, молясь – искать наслаждения, особого духовного восторга. Для чего многие сейчас живут? Для карьеры. В Церкви можно жить для карьеры? Можно. Можно постричься в монахи, чтобы стать епископом, – это не секрет. Живут для наслаждений? И молиться можно так, чтоб наслаждаться. Можно ходить на службу в тот храм, где поют так, что я искренне наслаждаюсь. И вот я уже, собственно, не очень-то молюсь, а больше прихожу наслаждаться эстетически – иконами, пением. А набор впечатлений? Бывают фотографические альбомы, где помещены фотографии путешествий: там мы увидим Мальдивы, Венецию, Египет с пирамидами или Ниагарский водопад. А бывают и другие альбомы, где собраны фотографии Оптиной пустыни, Троице-Сергиевой лавры и Дивеева, раки с мощами Серафима Саровского… Владелец второго альбома так много всего видел, так много изображений собрал, так долго об этом рассказывает! Закрадывается подозрение, что он лишь получает удовольствие от этих поездок: вот тут он молился, вот тут ходил, а здесь к такой-то иконе прикладывался, вериги такого-то святого на себя примерял… Но ведь само по себе это не должно быть целью…

Мир нас как бы запечатывает штампом, предписывает свои шаблоны. И потом, когда мы пытаемся жить духовной жизнью, то неизбежно действуем внутри этого шаблона. И потому-то часто не понимаем, как можно было вообще жить по-другому! Как, например, преподобный Симеон жил на столпе? Или как молодая женщина, только что родившая первенца, могли бросить все и пойти на добровольное мученичество?

На нас лежит некая печать мира сего, и нужно прожить годы в Церкви, чтобы понять, что с нас всего лишь сошел некий «верхний слой». Мы только начинаем приближаться к тому, что есть Церковь по существу, а до сих пор двигались по контурам этой печати. Мы собирали удовольствия, искали старцев, стремились сделать карьеру. И вдруг поняли: не то это все. Это было полезно в свое время, но теперь нужно идти вглубь.

И тогда нам более понятен становится и Антоний Великий, и великомученик Георгий, и преподобный Серафим. А до этой черты, какого бы мы святого ни взяли, нам его жизнь не понятна, по существу. Мы их чтим, конечно, но – не понимаем. Если спросить любого из нас: «Ты что понял в его жизни? Ты чувствуешь себя на его месте?» – никто ничего не ответит, потому что мы совершенно другие. На нас лежит печать другого мира, другой цивилизации, в принципе антихристианской. Мы живем, если угодно, в Риме. Первый Рим был антихристианский, и в нем пострадали тысячи мучеников. Мы – жители третьего Рима, который в общем-то недалеко ушел от первого. И это накладывает на нас свой отпечаток. Мы его носим на себе, поначалу не чувствуя этого, будучи вполне родными этому миру. И христианство – всего лишь некая капля в нас. Когда же мы начинаем чувствовать свою инородность этому миру, тогда можно сказать, что мы частично изжили его, освободились от него.