В современном мире ни один труд не сравниться с той опасностью,которой ежедневно подвергаются кэбмены, работая в самый позднийчас и любую непогоду, подбирая незнакомцев всех видов и мастей. Однакоэто же справедливо и по отношению к их пассажирам, кои до самогопоследнего момента не подозревают, кто поджидает их в тёмном экипаже.
Артур Конан Дойль.
Поздней осенью 1928 года я, спустя четырнадцать лет вынужденного отсутствия, вернулся в свой родной город. Ночной поезд, останавливаясь, издал протяжный гудок и, наконец, прибыл на старинный аркхемский вокзал. Дождь громыхал по его высокой купольной крыше, стучался в вытянутые к небесам окна и лил как из ведра, на улице было уже достаточно холодно, чтобы быстро озябнуть, поэтому я вышел наружу только тогда, когда заприметил свободный кэб.
Двумя неделями ранее я уже приезжал сюда, однако тогда мной двигали иные причины, обстоятельства и эмоции. Непредвиденные трагические события заставили меня немедленно переменить намеченные в работе планы и срочно отправиться в Аркхем, чтобы успеть проститься с непостижимым образом и крайне неожиданно умершими в один день родителями.
– Осложнение вследствие попустительства и несвоевременного лечения сезонного простудного заболевания, – развёл руками врач. – Обратились бы раньше, никакого бы воспаления не случилось. Мои соболезнования, мистер Эдвардс.
Тогда, полмесяца назад, я помчался в отчий дом нервно, в спешке и сломя голову. Но было уже поздно, и ничего нельзя было предпринять.
Думаю, мне с самого начала следует быть предельно откровенным: в последнее время к своему глубочайшему сожалению и стыду я мало общался со своей семьёй. Однако это не моя вина. Точнее это не только и не столько моя вина.
Начну с того, что мои родители, чьи семьи считались одними из старейших в городе и вели своё происхождение чуть ли ни от пассажиров легендарного «Мэйфлауэр», ни единого слова не желали слышать о том, чтобы их единственный сын связал свою жизнь с Аркхемом и окончательно обосновался здесь, рядом с ними. Этому ненормальному и необъяснимому желанию отправить меня подальше отсюда за тридевять земель трудно найти рациональную причину. Мама говорила, что в большем городе мне будет лучше и что в Бостоне, например, выше уровень жизни, а здесь у нас плохой климат. Несмотря на всю эту чепуху, сразу же после окончания обучения в местном Мискатоникском университете и получении мною лингвистического диплома в области древних языков, родители настоятельно рекомендовали мне перебраться в Нью-Йорк, практически силой запихнув в вагон и наскоро собрав мне чемодан.
Не располагал к живому общению и частым контактам и категорический отказ отца и матери благословить наш брак с безгранично любимой мной в то время Сесилией Орн. Этот грандиозный скандал случился сразу же после срочной поездки отца в Инсмут ради, как он сам нехотя потом признавался, некоторых генеалогических изысканий. В этой странной загадочной и непонятной истории мне не удалось добиться от них никакого вразумительного объяснения, однако ничто не могло поколебать их окончательного решения касаемо моей женитьбы.
Бесконечными слухами и самыми непристойными небылицами поросла история и о моём рождении. Краем уха в тихих перешёптываниях соседей, коим мне неоднократно приходилось бывать невольным свидетелем, я слышал, каким долгожданным ребёнком я был и что только ни делали родители, чтобы мама забеременела мной. А ведь я появился на свет, когда ей было уже сорок два года!
Однажды в одну из наших вечерних бесед за ужином мы случайно заговорили о моём рождении, и в ответ на фразу отца о том, скольких трудов им стоило моё зачатие, я имел смелость и опрометчивую неосторожность в шутку бросить: взамен вы продали души дьяволу? Никто не оценил моего остроумия, вот только я заметил, что их лица побледнели, заметно вытянулись, а дотоле приятный и размеренный ужин был окончательно и бесповоротно испорчен.
Но всё же будучи безгранично любящим своих родителей, всегда благодарным и признательным им сыном, я, несмотря на наши всевозможные недомолвки и препирательства, покорно подчинился их воле и в 1914 году уехал в Нью-Йорк, где был принят в Колумбийский университет на должность младшего научного сотрудника кафедры иностранных языков. Там я начал новую самостоятельную жизнь.
И вот судьба дёрнула меня за рукав, заставив обернуться и взглянуть на прошлое, вспомнить о чете престарелых, но всё таких же уважаемых и почитаемых в Аркхеме Эдвардсов, об их старинном многовековом доме на Федерал стрит, судьбу которого мне предстояло решить, и о том, что я, чёрт возьми, их сын, который уже несколько лет их не видел.
Я садился в чёрно-жёлтый Форд модели «Т» с неоднозначными смешанными ощущениями, вызванными знакомым и родным Аркхемом, которые пришли на смену безутешному горю и тяжёлому невыносимому чувству вины, преследовавшими меня со дня похорон. Это было возвращение в свой город, полный счастливых детских воспоминаний о большом двухэтажном особняке, дружбе и любви; о муниципальной школе Мартина, которую я посещал; об университетском кампусе, лекциях и ночных прогулках до утра. Узкие петляющие улочки, теряющиеся в безлюдных переулках, каменные и деревянные здания неповторимой архитектуры минувших веков с их черепичными крышами, разноуровневыми фронтонами и шпилями, скверы, разросшиеся в моё отсутствие до парков, кажутся мне такими близкими и узнаваемыми и одновременно чужими и далёкими из-за столь долгого периода разлуки.
