«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы»
Первое послание к Коринфянам 13
Сами знаете, не впервой.
Медь звенящая – или кимвал звучащий.
Ничто тоже круто, да.
Историй всего четыре.
История про Королеву. Метро Спортивная. Тучков мост. Странный столб с кольцом. Когда Спортивной не было, была аллея, изогнутые деревца у Князь-Владимира и, собственно – Князь. Звонница, колокола. Колокола звонили с утра и вечером. Вечером, когда пора идти выпить в Д’Акти, утром, когда туман. От угла Талалихина до Д’Акти – три минуты неторопливо, то есть – сигарета. Тогда я ещё курил сигареты. Проспект Добролюбова, на нём – Новгородская птица. Излишне романтизировал – часть проспекта Добролюбова из домиков в стиле модерн, как люблю рисовать. На скамейке у собора увидел слепого с собакой. Попытался представить, как чувствует он. В сером доме на улице Изобретателя лампочки (Эдисона/Яблочкова) жили два человека – как две сестры наоборот, в квартире 12 и 13. Играли музыку. Сейчас понимаю – сказки, домики в стиле модерн, королева и рояль/пианино в кустах. Какая музыка, если всё по-другому. Но тогда пытался представить, что видят они из окон дома на улице изобретателей лампочки. Кажущиеся осмысленными передвижения их в городе, мелочи – что видел бы я, спрячься в глазу и не зная мотивации передвижений. Что было бы, если б мотивация вмиг исчезла. Портвейн Кавказ – и прозрачные, стеклянные мои глаза, бессмысленно слоняюсь я по Петроградской стороне, пытаясь повторить маршруты, движения в воздухе. Настороженно относился к запахам, лучше цвета. Всегда представлял цвета, как будто за человеком – шлейф цвета, как будто бы человек светится, а мой глаз – открытый затвор фотоаппарата. Сейчас люди уехали, музыка осталась на плёнках и на кончиках пальцев. Тогда думал, что гонит ветер желания, придумал говорить так, чтобы проще было понять, сейчас понимаю, что – нет, ветер – он прилетел-улетел, после влюблённости может быть немножко стыдно и всё, здесь же шаги – мои/чужие по проспекту Добролюбова закатаны в асфальт, в культурный слой на глубине полтора метра – и никаким бульдозером; нет ни троллей, ни королев, ни музыки, все разъехались, нет Д’Акти, нет портвейна Кавказ, нет ничего, меня тоже нет, только истории, которые и рассказать-то некому.
Shuffle. То, что происходило на самом деле, снаружи глаза – или то, что я выдумал. История про Королеву, Сэма, Ангела и Ступакова. Игра в Драконов и Подземелья с самим собой.
Третья история – про Ангела. Однажды зимой девушка Антона уехала в Париж – и Антон внезапно умер. Эту историю, как и две предыдущие – я сочинил в то время, когда происходит действие четвертой истории – про Алису. Истории перемешаны именно по времени написания. Четыре описания одной реальности.
***
Наверное, все началось именно с Сенной площади. Я вышел из метро Сенная и свернул на Садовую улицу – был декабрь, мороз градусов двадцать. Наверное, такое случается с каждым, внезапное озарение – уже видел – или – точнее, когда-то увижу – будто бы в этот декабрьский вечер сошлись разные витки чудесной кинопленки, по которой я путешествую – я вдруг понял, что буду еще не раз стоять декабрьским вечером у магазина ОКЕАН и смотреть на башню, на машины, увязающие в снегу, иногда кто-то будет идти рядом, но я буду смотреть теми же глазами на ту же башню – мне, честно говоря, стало жутковато и я побежал – мимо магазина ОКЕАН, на набережную канала Грибоедова, под арку. Во дворе тусовались какие-то темные личности. Я закурил.
Наверное, тогда я понял про двери. Во дворе было несколько дверей, все с кодовыми замками. Очень странное ощущение – когда-то я буду работать почтальоном и поэтому я могу подобрать любой код с первого раза уже сейчас. Как лучник Дзен попадает не целясь. Я открыл дверь и вошел в подъезд. Было весьма засрано – сказывалась близость рынка. Я начал подниматься по лестнице – мимо дверей, выкрашенных в коричневый цвет – с замазанными табличками и звонками «прошу крутить», мимо окон во двор, где темные личности что-то шумно обсуждали – к чердаку, засыпанному шлаком, на крышу, холодящую ладони и весьма скользкую – покрытую инеем крышу – как рыба, всплывающая на поверхность из довольно темных глубин – я сел возле слухового окна и увидел течения – кажется, разноцветные – течения времени и чужих настроений, поднимающиеся из форточек вместе с обрывками радиомузыки и телефонных бормотаний. Может быть как рыба, глотнувшая воздуха и ушедшая вглубь своего рыбьего бессознательного. Сигарета дотлела до пальцев и мне показалось, что я проснулся. Что бы зарыбить кого-то. To fish smbd.
Наверное, в начале этой истории была Ксения – оранжевая странница, святая/сумасшедшая, похороненная на кладбище рядом с моим домом. Как любой житель Острова – ходил гулять на море или на Смоленское кладбище, что всегда казалось странным гостям; не считая охраняемой промзоны и гаражей на берегу – кладбище было самым безлюдным местом – и через кладбище можно было быстрее всего выбраться с Острова. Мой папа, неверующий, всегда водил меня к часовне Ксении, по субботам, во время поздних вечерних прогулок. Оранжевой (в тот год, когда все ртутные лампы в фонарях заменили натриевыми) зимой, когда небо было сделано из апельсинового джема (такое же сладкое и вязкое), папа привёл меня к часовне и сказал – это Ксения, она желания исполняет. И мы пошли на заброшенную колокольню – пыль, ржавчина, рассыпающийся пол – и папа и горящие окна, близкое (почти сладкое) небо, и (далеко внизу) старушка с огромным мешком за плечами, идущая под фонарём у входа на кладбище.
