Что же ещё столь пагубного в редакционные умы беларуского1 толстого, иллюстрированного – по западной кальке! – журнала образца 1997 года я успел посеять?
То, что, по-моему, всем нам надо не так уж и многого от жизни: простой пищи, простой одежды, простых друзей (не числом в миллион душ), супругу (супруга), деток, внуков, правнуков. И ещё желательно бы иметь какую-нибудь крышу над головой. Ну так не я первый, кто об этом сказал.
Во время бесконечных редакционных перекуров о какой только бредятине (и не только) мы не говорили: о связи либидо и творческих кризисов; о гонорарных сетках в разных СМИ; о процентном соотношении профессионалов и непрофессионалов в любом деле (в нашем в частности); о несоответствии того, что происходит в жизни, с тем, чем обычно кормят СМИ своих читателей, слушателей, зрителей.
Хотя стоп: одна стопроцентно криминальная «катавасия2» числилась за мной.
Началась она с того, что Дима пожаловался на нехватку тем. И под этим предлогом Лолита Михайловна, наша суровая редакционная шефиня, тюкает его изо дня в день.
– Все шишки на мою голову… – нахмурился он. – Нет, видите ли, значимых тем, чтобы они захватывали! Чтобы они могли парализовать читательскую аудиторию! Всё, что я делаю, «настолько затасканно, что вызывает зевоту»! Может, начать писать про Холокост? Или про кровавого Сталина? Или про гадкий СССР и поганую Рашку, чтобы всё было в ажуре? И дурью впустую не маяться.
– Или про педерастов, – сказал я. – Тема «актуальная». И «незатасканная».
– Или про лесбиянок. Мне девочки более симпатичны, чем мальчики.
Я, без какой-либо задней мысли, его успокоил:
– Да, тем кругом – валом. Причём все они на поверхности. Надо их только увидеть.
– Ну конечно, – уныло ответил Дима: мол, языком трепать – не мешки таскать. И спросил с вызовом: – Ну например?
– Что «например»? – не понял я.
– Ну назови любую тему, чтобы она была на все времена. Только чтобы на все.
– Да, пожалуйста. Готов записывать?
– Как юный ленинец: всегда готов!
– Давным-давно… начал говорить я.
– Очень давным-давно? – с нескрываемой иронией перебил меня Дима.
– Очень, – спокойно ответил я.
– Итак?
– Возможно, что при царе Горохе или того раньше, я был – случайно! – очевидцем одной драки. Я был – случайно! – её участником. Я остаюсь участником её до сих пор.
– Это как это? – ошарашенно вытаращил глаза Дима. – Она не закончилась?
– Ну ты же сам просил тему, чтобы «на все времена». Драка была в Прошлом. Она идёт сейчас. И она будет продолжаться в Будущем. Пойдёт?
Дима кивнул головой.
Тему своей истории я определил так: Страх.
– Страх? – переспросил он.
– А что может сильнее Страха парализовать человека? А кого-то – есть такая дикая гипотеза, – и осчастливить.
Дима озабоченно почесал затылок.
Город. Летняя ночь. На улицах ни души, как после нейтронной бомбы.
Как будто мы знаем, как бывает после нейтронной бомбы.
Дома – трёхэтажки, пятиэтажки, девятиэтажки, а также небоскрёбы (дань моде западной архитектуре ХХ века) – с чёрными глазницами окон целы и невредимы. И фонари светят. И светофоры работают. И автомобили брошены у обочин, и все они с ключом в замке зажигания: если хочешь – садись в любой и катайся, сколько душе угодно.
По этому городу шли двое – Он и Она.
– Сейчас ночь, – сказала Она, – когда должно быть страшно, а мне не страшно! Это потому, что никого нет?
– Это потому, что никого нет, у кого есть Страх, – сказал Он. – Я говорю о тебе. И о себе…
Они шли не по тротуару, а шагали по проезжей части дороги, по осевой линии, и говорили о простых вещах. Они были молоды, красивы, и полны здоровья. Их интересовало: что есть любовь и что есть не-любовь, что есть жизнь и что есть смерть.
