Как далёко в чистом поле три соколика кружили,
да на том ли на раздолье те соколики тужили:
«На пустом ли этом месте долго ль нам ещё кружити?
Негде в поле нам присести! Негде гнёздышки нам свити!»
Вот летят они далечко, видят во поле дубраву,
там течёт близенько речка, и пришлось им там по нраву.
То не соколы степные отыскали, где гнездиться, –
братцы были то родные, с ними – младшая сестрица.
То два князя удалые, два вождя родов славянских
унеслись в года былые из степей тьмутараканских.
Оба рода их священным были связаны союзом;
звали старшего Словеном, а меньшого звали Русом,
а сестрицу их Ильменью величали от рожденья.
Их роды, по соглашенью, вышли в дальнее хожденье.
Годы долгие сквозь пальцы утекли в пути-дороге,
но нашли приют скитальцы – указали место боги.
Там, в краю озёр прекрасных обитают чудь и финны,
а из дебрей непролазных хохот слышится совиный.
Есть там озеро, как море, и, по княжьему веленью,
в честь сестры назвали вскоре это озеро Ильменью.
Там и зажили на славу, а князьям приспела смена, -
чтоб наследовать по праву – сын родился у Словена.
Княжич вырос – загляденье: ум остёр, умелы руки,
и проведал он ученье – чародейские науки.
Знал он каждое преданье, каждый заговор старинный,
преуспел он в волхованье и язык постиг звериный.
Все Волхвом его прозвали, и просили на княженье,
но пришло, чего не ждали – принял он не то решенье.
Был он в будущем сведущим, и отрёкся он от власти
чтоб спасти народ в грядущем от грозящей им напасти.
Зверем княжич обратился, в тело ящера облёкся,
и от мира удалился, и на дне речном улёгся.
Стал сгонять он рыбу в сети, и его прозвали Яшей.
За услуги люди эти Яшу потчевали кашей.
Если невод кто поставит, выйдет к Яше с добрым словом,
жертву малую оставит, – тот воротится с уловом.
А иной раз так бывало, временами, что поплоше –
недород, аль рыбы мало – так дарили даже лошадь!
Яша вёл себя пристойно – хоть и был охоч до мяса,
но на дне лежал спокойно – ждал назначенного часа.
Вдалеке от сёл и пашен, где царят свои порядки,
лес стоит, дремуч и страшен, и хранит свои загадки.
Люди сказывают байки о местах недобрых, гиблых,
и об их лесной хозяйке, и иных нечистых силах.
Мол, в те дебри и болота забрести – избавьте боги!
Дивно было, если кто-то уносил оттуда ноги!
Там изба стоит кривая, как из сказок из старинных,
на пустивших корни сваях, как на лапах на куриных.
Там, в оградах капищ древних – меж мирами порубежье,
там, на кольях и деревьях черепа висят медвежьи.
Там, в запёкшейся кровище идол высится свирепый,
перед ним горит кострище, а в костре сгорают требы.
Там старуха из стакана льёт на землю кровь коровью,
и обходит истукана, и кропит коровьей кровью.
И бормочет заклинанья, и по кругу чертит руны,
и пускается в камланья, теребя на гуслях струны.
И протяжно завывает: «О, явись, Хозяин Леса!»
И из бездны вызывает духа Хийси, злого беса.*
И тогда сгустилась темень над кумирней той позорной,
из земли поднялся демон – волосатый, страшный, чёрный.
И взирает он сурово – не снести такого взгляда!
И такое молвит слово: «Что звала? Проси, что надо!»
Низко ведьма поклонилась и завыла, причитая:
«Ах, хозяин! Уж свалилась на меня беда большая!
Окажи старухе милость – разведи меня с судьбою –
ныне Калма мне явилась и звала меня с собою.**
Говорила – срок твой вышел, время жизни исчерпалось,
твой конец уже приближен – лишь три дня тебе осталось!
И ещё мне говорила – ты творила зло и горе,
сколько душ ты уморила насылая злые хвори!
Ты, в бреду своём надменном помышляла лишь о худе –
ты посевы жгла словенам и травила скот у чуди.
И за грех, тобой творимый, за содеянное зло-то,
мать-земля тебя не примет – ты пойдёшь со мной в болото!
А потом исчезла вовсе, но, мольбы все отклоняя,
так сказала мне – готовься – мол, приду через три дня я!
О, развей мою кручину! Буду век тебе кудесить!
Ты отсрочь мою кончину, дай мне лет, хотя бы, десять!»
Отвечает Хийси внятно, и такие держит речи:
«Что ж, беда твоя понятна, Калме без толку перечить!
Есть, однако, утешенье, и друг другу мы поможем –
заключим мы соглашенье – я в тебе нуждаюсь тоже!
Я печаль имею так же, и твоей она не мене –
род меня терзает вражий – те ильменские словене!
Выкорчёвывают дебри, и разор мне чинят страшный,
где бродили прежде звери – ныне – пастбища и пашни!
Оттого и зол, как зверь я – не хватало, чтобы кто-то
корчевал мои деревья, осушал мои болота!
От тебя нужна мне малость – чтобы сгинули словене,
чтобы духу не осталось от проклятых поселений!
Если ты очистишь земли от словенского народа –
тридцать лет за то приемли, и поверх – ещё три года!»
Тут старуха заревела и на землю пала, плача:
«Для меня такое дело – непосильная задача!
Я могу вредить им чаще, но сгубить их – нету мочи!
Что мне делать, если ящер стережёт их дни и ночи!
Ах, какое огорченье! Не сломать мне их защиты!
Дай полегче порученье – со старухи не взыщи ты!»
Отвечает бес косматый на тот вой такою речью:
«Знаю я, слаба весьма ты, но пойду тебе навстречу!
Дам я лодку костяную, что людской обшита кожей;
чтобы плыть в страну иную в лодку вёсла я положил.
Опускай скорей за борт их, и в той лодке, мною данной,
отправляйся в царство мёртвых – в край Туонелы туманной!***
