К читателю
Эта книга – не проповедь. Не спор о вере, не критика догм и не попытка навязать «единственно верный» взгляд на добро и зло.
Это – притча о выборе. О том, как легко мы прячем страх за благими поступками, лицемерие – за показной добродетелью, а жестокость – за «справедливостью». О том, как люди, перестав видеть душу в природе, потеряли часть своей собственной.
Ангелы в этих историях – не посланники небес, а метафора: голос совести, внутренний спор, тихий укор или сомнение, шевельнувшееся в самый неподходящий момент.
Здесь нет готовых ответов – только вопросы, которые я предлагаю вам задать самим себе.
.
![]()
Город просыпался в серых сумерках. Двое сидели на карнизе разрушенной церкви, их крылья – у одного ослепительно белые, у другого покрытые копотью – слегка шевелились на холодном ветру.
Младший ангел с лицом юноши – но глазами, видевшими тысячелетия – указал на толпу у нового храма:
– Смотри, они снова идут каяться. Вчера этот человек обманул партнёра, сегодня жертвует на храм.
Его голос дрогнул:
– Он действительно верит, что так искупит грех.
Старший ангел с потрескавшимися, как древний пергамент, губами усмехнулся:
– Они думают, что ад – это пламя и вечные муки, которые ждут их после смерти.
Он махнул рукой, и перед ними разверзлась панорама города.
В роскошном ресторане бизнесмен, с утра уволивший мать троих детей за «частые больничные», щедро оставлял чаевые официанту, который плевал в его суп.
В подъезде женщина, бившая утром ребёнка, теперь кормила бездомного кота.
У церковной лавки мужчина покупал свечу за здравие матери, которую не навещал пять лет.
– Видишь? – прошелестел Старший. – Их добро – всего лишь страх перед наказанием. Они готовы дать милостыню, но не готовы перестать презирать нищих. Готовы молиться, но не готовы простить.
Молодой ангел содрогнулся, когда внизу мальчик, стащивший у старушки кошелёк, помог ей перейти дорогу.
– Но разве это добро не лучше, чем ничего?
Старший ангел поднял руку, и город на мгновение предстал в истинном свете – паутиной из миллионов нитей, где каждый хороший поступок был перечёркнут десятком мелких предательств.
– Нет, – ответил он. – Это хуже. Потому что они научились обманывать даже себя. Делают добро не из сострадания, а из страха. Каются не перед теми, кого обидели, а перед безмолвными иконами.
Где-то в переулке девочка делилась завтраком с бездомной собакой, хотя знала, что мать её за это накажет.
– А это? – указал Младший.
Старший ангел впервые за весь разговор улыбнулся:
– Единственная искренняя молитва во всём этом аду.
Над городом вставало солнце, окрашивая кресты на храмах в кровавый цвет. А внизу люди продолжали спешить на исповедь, не замечая, что давно уже живут в том самом аду, которого так боятся.
Глава 1: Правила Эфириума
Тьма между мирами дышала. Она не была пустотой – скорее, живой тканью, переливающейся, как масляная плёнка на воде. Ариэль чувствовал её кожей: холодные потоки обвивали лодыжки, тёплые вихри касались лица. Где-то в этой пульсирующей темноте мерцали звёзды – не те, что видят люди, а сгустки чужих судеб, застрявшие в Эфириуме, как песчинки в смоле.
Он стоял на незримом уступе, босые ступни впиваясь в упругую поверхность междумирья. Его крылья – не перья, а шесть гибких пластин из сгущённого света – медленно шевелились, улавливая токи реальностей. Они болели. Всегда болели после долгого наблюдения.
***
Прорыв в мир людей всегда начинался с запаха.
Сначала – затхлость старого матраца. Потом – кислый дух пота и алкоголя. Наконец – металлический привкус страха, висящий в воздухе, как статическое электричество перед грозой.
Комната была крошечной, как склеп. Облупившиеся обои с цветочным узором 70-х. Липкий линолеум, испещрённый тёмными пятнами. На тумбочке – фотография: женщина с ребёнком на пляже. Они смеялись, не зная, что через год она умрёт от аневризмы, а он – отец – провалится в этот липкий ад из бутылки и одиночества.
Мужчина – костлявые пальцы, трясущиеся, как в лихорадке – поднёс пистолет к виску.
– Хватит, – его голос звучал хрипло, будто сквозь вату.
Ариэль ощутил знакомое сжатие в груди. Он ненавидел суициды. Не потому, что их было сложнее всего предотвратить. А потому, что в глазах этих людей видел себя – того, каким был до Эфириума.
Хранитель разжал ладонь. Эфириум ответил мгновенно – тысячи серебристых нитей, невидимых человеческому глазу, натянулись, как струны арфы…
…Телефон взревел – старый проводной аппарат, который не звонил года три. Звонок был настолько громким, что стёкла в окне задрожали. Дверь распахнулась – сквозняк рванул по комнате, сметая пустые банки. Одна из них покатилась прямо к ногам мужчины, звеня, как погремушка смерти. Телевизор включился – экран старой «Электроники» вспыхнул синим, и на секунду там мелькнуло лицо девочки.
– Пап?
Голос был таким настоящим, что Ариэль, хоть и знал о подмене, невольно вздрогнул.
Пистолет упал на пол с глухим стуком.
Мужчина схватился за голову, словно боялся, что она взорвётся. Его рваные, прерывистые всхлипы звучали, как скрип ржавых качелей.