История началась в феврале 1985 года с предложения работы в старательской артели. Понятно, что предложение, возбуждавшее профессиональный интерес и романтизм и, более того, привлекавшее перспективой фантастического по тем временам заработка, было с энтузиазмом принято. В состоянии эйфории, как в тумане, в срочном порядке уладив дела, вылетел в Магадан. Привел в чувство прогноз погоды на 1-е марта – 47° С. После чего, «Пионерская Зорька» поздравила местных ребятишек с приходом Весны на Колыму.
Понимание реальности происходящего появилось после интервью с руководством прииска, к которому была приписана артель моего назначения. Просветили относительно всех «прелестей» и рисков старательской жизни и напротив преимуществ работы на государственном прииске. Объяснили, что, с моей биографией, негоже становиться на сомнительный путь. Куда лучше принять их предложение, которое было действительно заманчивым: хорошая позиция, ведомственная квартира, подъемные на переезд семьи, перспектива служебного роста и северные надбавки, которых у старателей не было – отсюда и поговорка: «20 лет на Колыме, вся ж… в шрамах и не одной надбавки». Психологический прессинг был мощнейшим.
По прибытию на место, прежде всего, был ознакомлен с местной достопримечательностью. Каждая артель имеет какую-нибудь. В артели им. XXIII Партсъезда, в которой я оказался, таковой был огромный старый медведь, регулярно посещавший артельную помойку, что само по себе, чем то особенным не являлось. Достопримечательность же заключалось в том, что каждое утро вместе с помоями выносилось две банки сгущенки, а приходивший вслед за этим медведь вскрывал эти банки, сплющивая и протыкая их, то ли когтями, то ли зубами. При этом ни капли сгущенки, ни в банках, ни вне их, не оставалось, а сами банки укладывались им в кучу, к моему приезду, достигшую полуметровой вышины и изрядно проржавевшую. Сам же медведь считался если не домашним, то вполне безобидным, в чем я пару месяцев спустя и убедился, встретившись с ним нос к носу в тайге. Его следы на мху были абсолютно свежие и обрывались на тропе, уходя в заросли. Возвращаясь через день я увидел тот же след, но уже продолжавшийся с того места, где он раньше обрывался. Судя по следам, медведь пережидал в зарослях в пяти метрах от тропы пока я пройду.
Знакомство началось с фразы, которая врезалась в память: «Эй, геолог, если мы не выполним план по золоту, мы тебя повесим». Посмеялись. Смысл стал понятен позже. В геологических партиях, где я работал прежде, сезонный контингент был пестрый и случайный. Тяжелая, малооплачиваемая, вдали от цивилизации работа была непривлекательна. К нам шли: молодежь романтического склада, неопределившаяся со специальностью; неустроенные по жизни, часто бросившие свои семьи люди; отбывшие наказание преступники и все те, кто имел проблемы с трудоустройством в других местах. Вот приблизительно такого состава артель я и ожидал увидеть. Здесь же контингент был отнюдь не случайным. Сюда ехали сильные, уверенные в себе люди с четкой целью и прекрасно знающие, что им предстоит для ее достижения. И отнюдь не ради романтики они оставляли свою работу и семьи на долгие месяцы и годы, полагаясь на прочность своих тылов и верность жен. Они знали про «сухой закон», работу без выходных по 12-16 часов в сутки, жесткую дисциплину, часто принимающую уродливые формы вплоть до самодурства, что особенно было трудно перетерпеть. А также они прекрасно понимали, что результат их работы имеет вероятностный характер, зависящий не только от интенсивности их труда, но и от вклада геолога. Ехали, главным образом, с Украины, Молдовы, Центральных областей России, Северного Кавказа – с густонаселенных мест с ограниченными возможностями заработка. Вот этот контингент, работавший в течение 1-2, редко нескольких сезонов, и составлял ударную силу сезонных артелей.
Особую категорию, около 10%, составляли постоянные обитатели артели, получившие в ней бессрочную прописку. Эти имели устоявшиеся прозвища и поначалу производили эффектное впечатление на вновь прибывших. Жили они по понятиям, но для нужд артели были практически бесполезны в силу надорванного здоровья и устоявшегося бытия, не предполагавшего какого-либо напряжения. Обстоятельства же их постоянного обитания в артели были разные. Для одних все начиналось с неудачного сезона и намерения остаться и взять свое на следующий сезон, что часто заканчивалось разрывом с семьей. Других не дождались жены. Третьи не устояли против соблазнов на пути домой, и вернулись в семьи с пустыми карманами, что имело соответствующие последствия. Видимо в силу бытия определяющего сознание, они, как правило, были суетливы, болтливы и даже надоедливы. Их рассуждения о возвращении с чемоданом денег в давно забытые семьи или о том, как будет хорошо в Сочах, по окончании сезона, обычно заканчивались в злачных местах ближайшего прииска, редко – в ресторанах роскошного города Магадана. Тем же из них, кому все же удавалось достичь Материка, из сострадания, высылались деньги на обратную дорогу в артель.
Все было подчинено одному – выполнению плана по золоту. И эта цель требовала устранения любых препятствий, основным из которых были бюрократические процедуры, которые на Колыме того времени были минимизированы до предела. Так проверяя мой отчет, составленный в соответствии с предписанными канонами, главный геолог прииска им. Горького, к которому была приписана наша артель, поставил на нем жирный крест, доходчиво объяснив при этом, что отчет должен максимально отражать реальность. А реальность такова, что к содержаниям золота в шурфе, пройденном в 37 году, следует применять повышающий коэффициент 2.5. Потому что геологи в то время приблизительно на этот порядок занижали содержания золота, поскольку, в случае его неотхода при добычи, автоматически меняли свой привилегированный статус на тот, которому вменялось возить тачки и долбить мерзлоту пополняя калории ржавой селедкой. Оказывается скважинам, пробуренным в 60-х можно верить на сто процентов, а вот к пробуренным после 78 года следует напротив применять понижающий коэффициент 0.8, поскольку с этого года была введена система прогрессивного премирования за прирост запасов. Ну, где еще и какими нормами можно было регламентировать такой подход, а ведь он был единственно верным и у нас принимался безусловно. Вся процедура получения разрешения на добычу занимала полдня. На моей прежней работе на это уходил год.
