Все тело ломило так, словно меня засунули во включенную бетономешалку. Или прошлись асфальтоуладчиком. Или избивали на протяжении нескольких часов с особой жестокостью. Или… Впрочем, думаю, понятно, что я чувствовала. Глаза не открывались, пошевелить даже пальцем не удавалось, из пересохшего рта вырвались хриплые стоны. На банальное похмелье мое состоянии никак не походило. Не то чтобы я часто страдала от «птичьего недуга», но пару раз перебрать приходилось (на выпускном и на собственной свадьбе: кто знал, что шампанское – напиток коварный?), так что симптомы я знала. И они очень сильно отличались от нынешних. Неужели отравилась? И до телефона не дотянуться, чтобы скорую вызвать. Руки не то что подниматься – шевелиться отказываются.
В голове клиповой нарезкой мелькали картинки, яркие, пугающе правдоподобные. Ослепительная вспышка, падающий на мраморные плиты высокий седовласый мужчина с моложавым лицом. Он кажется мне таким знакомым, таким родным, и его падение причиняет нестерпимую боль. Я знаю, что сейчас он балансирует на грани жизни и смерти. Еще одна вспышка. Крики. Карие глаза на побелевшем лице смотрят мне, кажется, прямо в душу. Едва слышный шепот: «Лидия, девочка моя…» Тускнеющий взгляд, рвущийся из груди вопль. Дикое, сжигающее нестерпимым пламенем и сметающее все на своем пути желание отмстить. Заклятие, покалывающее кончики пальцев, дрожащее, готовое вот-вот сорваться. Очередная вспышка. И пустота.
«Видения начались, - подумала я. – Значит, все. Скоро конец». Умирать не хотелось. Несмотря на дикую боль во всем теле я жадно, отчаянно хотела жить. Хотя еще совсем недавно рыдала над своей жизнью полупьяными слезами, называла ее беспросветной, унылой, да и словечки покрепче употребляла. Мечтала поменяться с кем-нибудь. Что у меня оставалось? Школа со сплетничающими коллегами, в глаза сочувствующими, а за спиной шушукающимися, одинокая двушка-распашонка на окраине, давно даже не просящая, а требующая ремонта, Анелия… Стоп, а это еще кто такая? Память услужливо нарисовала образ смеющейся рыжеволосой стройной девушки. Анелия, лучшая подруга, соучастница детских проказ, наперсница, которая ближе чем сестра. «Предсмертный бред», – констатировала я. Однако же все чувства вместо того, чтобы притупиться, напротив, обострились. Слух уловил невнятное бормотание, воспаленное горло царапало, в носу запершило из-за густого запаха благовоний. На лоб опустилась прохладная мокрая тряпка.
– Отойдите все! – скомандовал негромкий низкий голос.
Холодные волны подхватили мое измученное болью тело, остудили, нежно закачали. Я смогла, наконец-то, нормально вдохнуть – и уплыла на дно, в черноту.
***
Выныривала я тяжело, мучительно, мутные волны никак не желали отпускать ослабевшее тело, крутили его, затаскивали обратно в блаженное забытье. Краткие вспышки сознания приносили только выкручивающую мышцы и грызущую кости боль. Как в дурмане я слышала напевный речитатив, ощущала прохладу льющегося в горло питья – и опять опускалась в темные воды беспамятства.
Окончательно в себя я пришла вечером, когда догорающий закат подсвечивал алым подкрадывающиеся сумерки. Спальню окутывал полумрак, лишь у моей постели тускло горел светильник. В кресле скрючился сухощавый старик с длинными седыми волосами, перехваченными лентой в хвост на затылке, и безбородым морщинистым лицом. Целитель Аугуст. Это имя всплыло в памяти само собой, будто целителя я знала давным-давно. Да и вся комната, просторная, бело-золотая, была мне знакома. Шелковые обои в мелкую розочку на стенах, высокие стрельчатые окна, кресла с изогнутыми ножками, кровать под балдахином. Отсюда не видно, но в углу стоит ваза в половину моего роста, а в ней всегда, в любое время года – белые розы с пышными головками на длинных стеблях. Я люблю белые розы…
Несмотря на слабость и головокружение, я удивилась едва ли не до отвисшей челюсти. Люблю белые розы? Да с чего бы это? Всегда обожала ромашки, крупные, с яркой желтой серединкой, а Максу врала, что любимые цветы у меня – орхидеи. Глупенькой влюбленной нищей девице, которой я была в самом начале нашего романа, они казались изысканными. Их я и получала на праздники, сначала в коробочках, а потом – в горшках. Спустя несколько времени горшки перекочевывали к свекрови, которая, как оказалось, орхидеи не просто любила, но и старательно разводила, и всегда ухитрялась выпросить у меня новый экземпляр. Макс не только не обижался, что я отдаю его подарки, напротив, еще и уговаривал порадовать маму. Убивал одним выстрелом двух зайцев, и жене умудрялся угодить, и драгоценной Надежде Егоровне. Ну да ладно, оба они, и муж, и свекровь, остались в прошлом. Но мысль о любви к розам-то откуда? И почему мне кажется такой знакомой, такой привычной эта комната, если прежде подобные я разве что на фото в журналах или по телевизору видела? И с чего я взяла, что старика в кресле зовут Аугустом? Имя-то какое, нарочно не придумаешь.
Боль уже не ощущалась, но пошевелиться у меня все равно не вышло. Попробовала перевернуться на бок – и смогла только застонать. Старик Аугуст разом вскинулся в кресле.
