26-го ноября 1880 года, в шесть часов вечера, перед маленьким домиком в конце улицы Шменвер, в Кламаре собралась толпа народа. Было совершенно темно, шел снег и ветром колебало пламя фонарей, принесенных сюда некоторыми из любопытных. На пороге, кутаясь в шинель, стоял жандарм и никого не впускал.
Говорили вполголоса, как в присутствии покойника. Пришедшим вновь, отвечали коротко, шепотом.
Вдруг дверь открылась, и кто-то спросил:
– Доктор здесь?
В ту же минуту послышался стук плохенького кабриолета, едва поднимавшегося по неровной дороге. Скоро кабриолет остановился перед домом и из экипажа вышел мужчина.
– Господин доктор, господин доктор, вас там спрашивают, – обратились к нему некоторые любознательные из толпы.
– Знаю, друзья мои, – отвечал доктор Гюйон. – Мне сказали об этом, как только я приехал домой.
И отдав вожжи одному из крестьян, старый доктор тяжелыми шагами вошел в дом.
Через узкий коридор он направился в большую квадратную комнату, убранную очень просто. Среди комнаты возвышался стол, а на нем лежал покойник.
У изголовья его стояли трое мужчин озабоченные и задумчивые. Это были местный полицейский комиссар, мировой судья и мэр, господин Симонен.
– Доктор, вас-то мы и ждем, – сказал мэр, подходя к Гюйону и пожимая ему руку.
– Все кончено?
– Да. Этот несчастный умер дня два или три назад, надо официально засвидетельствовать это.
– Самоубийство?
– Вероятно, – сказал полицейский комиссар, который не мог допустить, чтобы убийство совершено было во вверенном ему участке.
– Позвольте взглянуть.
Все четверо подошли к столу. Высокий канделябр, взятый с камина, озарял своими шестью свечами окоченевшее тело, лежавшее перед ними.
Комиссар пальцем показал доктору на широкую рану, зиявшую на шее трупа, за воротом обрызганной кровью рубашки.
Рана эта, очень глубокая, вероятно и стала причиной мгновенной смерти. Покойного раздели и не нашли на теле больше никаких знаков насилия.
– Нашли какое-нибудь орудие убийства, например, нож? – спросил доктор.
Ему показали бритву с черной костяной ручкой. Лезвие было багровым от крови.
Доктор Гюйон наскоро записал следующее:
«Тело хорошо сложено и очень сильно. Приблизительный возраст – шестьдесят лет. На шее рана глубиной в пять сантиметров, шириной в восемь. Смерть случилась дня два или три тому назад. Вероятная причина…».
Доктор в замешательстве провел несколько раз карандашом по длинным прядям своих седых волос.
Убийство, или самоубийство?
И то, и другое предположение можно допустить. Рана расположена с левой стороны шеи, и так как по-видимому покойный обладал большой силой, то можно допустить, что он сам перерезал себе горло.
Но сперва надо узнать, кто этот человек и как он жил.
Гюйон отложил записную книжку и, обращаясь к мэру и к комиссару, стал расспрашивать их об этом.
В ту же минуту жандарм, стороживший у дверей, пришел с объявлением к комиссару, что какой-то господин непременно желает войти в дом.
С этими словами он подал комиссару карточку, на которой красивыми круглыми буквами стояла фамилия:
Полицейский комиссар с досадой пожал плечами и колебался с минуту.
Наконец он сказал:
– Приведите его.
Низенький человек весь в черном, совершенно лысый, но еще совсем молодой, в больших очках, хотя глаза у него были прекрасные, робко вошел и несколько раз поклонился всем присутствующим.
Бидаш второй год уже жил в Кламаре, со своей матерью, ухаживал за своим садом и каждый день ходил в лес собирать травы и растения. Его любили все, кто его знал, находили его очень тактичным и вежливым человеком. Его тонкие, правильные черты привлекали к себе внимание местных молодых девушек, необыкновенно смелых, как это бывает в окрестностях Парижа.
