И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт,
Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыпется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет.
Н. Гумилев. Капитаны
Николай Гумилев вряд ли слышал о графе Бенёвском, одном из последних странников бурного восемнадцатого века, но есть в этих строчках что-то созвучное удивительной судьбе короля Соболя. А его судьба – от мятежной юности до внезапной трагической смерти – идеально вписывается в очерченные Львом Гумилевым, сыном поэта, параметры пассионарных личностей[1].
Мориц Август Бенёвский (1746–1786) родился в семье венгерского дворянина, полковника австрийской армии, в местечке Вербово (Врбове). Сельцо неприметное, что называется, меж высоких хлебов затерялося. Поблизости ни морей, ни океанов, даже Дунай и тот в сотне верст. Вроде бы ничто не предвещало, что непоседливый дворянский недоросль – на коне, пешком, на санях, под парусом – обогнет земной шар, сравнявшись славой с Джеймсом Куком и Лаперузом. Правда, в отличие от экспедиций знаменитых современников, Бенёвский далеко не всегда путешествовал добровольно, ибо еще в молодости умудрился прогневать двух самых могущественных правительниц той эпохи. Сначала Марию-Терезию, императрицу Австро-Венгрии (она своим указом лишила его наследственных имений), а потом Екатерину Вторую, императрицу всея Руси. Приговоренный за участие в Польском восстании к сравнительно мягкой ссылке в Казань, Бенёвский вместе с приятелем-шведом совершил дерзкий побег, добрался до Петербурга, чтобы сесть на корабль и вновь отправиться в Польшу. Но с корабля беглецы угодили не на бал в Варшаве, а в Петропавловскую крепость. Их дело рассматривал граф Никита Панин, председатель следственной комиссии. Бенёвский написал расписку, что «никогда не станет поднимать оружие против России». Однако вместо освобождения 4 декабря 1769 года арестантов посадили в сани и под конвоем повезли в ссылку на Камчатку, «чтобы снискивали там пропитание трудом своим». Так что просторы Российской империи Бенёвский познавал в принудительных и зачастую пеших странствиях по этапу. Как и наш герой, Екатерина II была ярой поклонницей философов-энциклопедистов, но, в отличие от Бенёвского, грезившего о землях, где будут царить свобода и равноправие, признавала права человеческих существ лишь в теории. Прекрасно понимая, что российский «бунташный век» с восстаниями Разина и Болотникова не закончился, она тщательно выпалывала ростки свободомыслия.
Российские власти без раздумий направляли бунтовщиков на задворки империи, именно поэтому прыткий авантюрист, против ожидания, не был выслан в Европу, а направлен на Камчатку, в Большерецкий острог. Даже два с половиной века спустя навигаторы не могут проложить туда наземный маршрут, а граф Бенёвский проделал этот путь на санях и пешком в кандалах: без малого семьсот верст до Москвы, далее семьсот тридцать пять верст по Владимирскому тракту до Казани, далее по Уралу и Сибири немерено… до самого Охотского моря. В Тобольске арестант выпросил гусиное перо, бумагу и принялся вести записи, которые впоследствии превратятся в мемуары. В Большерецком остроге ссыльных особо не охраняли, а зачем, когда это край державы, вокруг холодное море и тысячи верст по тундре и тайге. Казалось, все кончено, но Бенёвский увидел в этом начало новой шахматной партии, а шахматистом он был, видимо, незаурядным, недаром впоследствии играл и со знаменитым Филидором, и с американским послом Бенджамином Франклином, а его излюбленная комбинация вошла в некоторые учебники шахматной игры как «мат Бенёвского». И вот, проводя вечера за шахматной доской, преподавая языки (а он знал шесть языков), рассказывая о виденных городах и странах, арестант обнаружил в Большерецком остроге немало людей, недовольных своей участью. Возглавить заговор было делом техники. И вот в конце апреля 1771 года мятежники, к которым присоединились и местные охотники, захватили крепость. Побег по суше невозможен, но в порту стояло казенное парусное судно, предназначенное для каботажного плавания. Несколько дней ушло, чтобы перебросить туда пушки, оружие, боеприпасы, столярные и слесарные инструменты, деньги из Большерецкой канцелярии, изрядно пушнины, съестные припасы, вино, а также архивы коменданта крепости. И вот якорь поднят, корабль выходит в Охотское, а потом в Берингово море. О Русская земля! Ты уже за… бортом.
Бенёвскому двадцать пять. Перед ним весь мир. Он попытается изменить его, а изменится сам. Но в самых отчаянных ситуациях он вряд ли пожалеет о том, что однажды сложил в дорожную котомку любимые книги французских философов и ступил за порог отцовского дома.
Через пятнадцать лет, 23 мая 1786 года, шальная пуля оборвала эту мятежную жизнь. Бенёвскому было неполных сорок. Через четыре года написанные по-французски воспоминания Бенёвского были переведены его соратником на английский и вышли в свет в Лондоне: «
