В зимней чаще всегда царствуют холод и метель. Сердитая пурга засыпает снегом вечнозелёную хвою, покрывает стволы и ветки инеем, тонкой коркой льда, убаюкивая, погружая в долгий зимний сон.
Лучи солнца не освещали этот лес: им было не продраться сквозь плотные хитросплетения ветвей и иголок, поэтому глушью владел мглистый полумрак.
Звуков живой природы здесь было не услышать: птицы и звери прятались в своих норах и гнездах, ожидая теплых времён, зато ледяной свист ветра и жалобный стон вьюги пели свою песнь, кажется, от начала веков.
Именно эта песнь, отдаваясь набатом в ушах, страшила одинокого путника, пробиравшегося сквозь эти леса.
Ноги его все время вязли в сугробах, в глаза били льдинки и комья снега, мешая разглядеть безопасную дорогу. Один неверный шаг позволит лицом к лицу познакомиться с местной флорой. Ветки елей, покрытые смолистыми иголками и ледяной коркой, били по лицу, кололи руки даже сквозь вязаные варежки.
Он почти ничего не видел.
Холод уже давно пробрался под одежду, вовсе не подходящую для таких прогулок: ботинки на меху, теплое пальто, брюки да шапка, все время норовившая съехать на бок. Тяжелые от усталости и налипших снежинок веки смыкались, поддаваясь колыбельной ветров, но странник продолжал свой нелегкий путь.
Вдалеке виднелись лишь снег и деревья – пейзаж, ставший уже привычным глазу, заставлявший сердце в обречённости биться слабее.
Снова ель, сосна, сугроб… Второпях путник не заметил торчавший изо льда корень и, споткнувшись, упал в мягкий снег. Долго ли он пролежал в сугробах, было не ясно, да только пурга уже успела укутать его тонким покрывалом.
Вставать не хотелось, но огонек надежды – единственный источник тепла, что здесь был, не позволял ему уснуть. Странник встал на ноги, отряхнулся, протёр лицо и, осмотревшись ослабевшим взглядом, увидел на склоне холма окосевшую хижину, запрошенную снегом.
Она была его единственным спасением. Дыхание сбилось, и от радости парень рассмеялся во весь голос, нарушая холодную симфонию вьюг. Полубегом полуползком он кое-как добрался до заветной двери, выглядевшей прочно, несмотря на общий удручающий вид конструкции. Сейчас путник молился только об одном: чтобы она была не заперта. К счастью, хижина решила не оставлять его умирать на пороге и, не устояв под напором, впустила изнуренного человека внутрь.
Оглядевши свое пристанище, он первым делом крепко-накрепко запер скрипучую дверь и, выдохнув, упал на деревянный пол, привалившись спиной к бревенчатой стене. Первым делом он заметил старые санки с металлическими полозьями, что висели у самого входа на криво забитом гвозде. Странно, но хвоей в доме пахло даже больше, чем на улице. «Наверное, это потому, что при строительстве использовали сосновые бревна и доски» – думалось страннику.
Избушка не выглядела заброшенной, скорее наоборот – весьма обжитой. Всего в ней было две комнаты: зала и кухня. В зале находился камин, выложенный из серого камня и украшенный ветками падуба. К великой радости парня, рядом аккуратной пирамидкой лежали дрова, а на каминной полке, возле старинной лампы и красных, давно прогоревших свеч, обнаружились спички. Когда огонь занялся, уставший от долгого розжига путник облегченно опустился в кресло-качалку, стоявшее рядом с очагом. «Видимо, прошлый хозяин любил почитать у огня», размышлял юноша, поднимая старую книгу с кресла, прежде чем сесть. Он укутался серым узорчатым пледом, оставленным там же и, рассмотрев печатное издание, с улыбкой открыл всем известную «Рождественскую песнь» Чарльза Диккенса.
