Алексу недавно исполнилось восемнадцать, и теперь у него были законные основания считать себя взрослым. Он окончил первый курс Промышленно-художественной академии, отработал летнюю практику по рисунку, и в данный момент мог думать только о предстоящей встрече, с которой связывал самые романтические ожидания.
– Может, поедешь с нами? – безнадежно спросила мать. – Неделя на машине по югу Франции, неделя на море…
– Ну, ма-ам! – укоризненно протянул Алекс. – Мы же договорились!
– Олюш, ну, правда, мы давно все решили, – поддержал Алекса его отец Никита, усаживаясь за стол в просторной кухне. – Багаж в машине. Давай завтракать и поедем, они разберутся сами.
– Мам, мы разберемся, – подхватил взволнованный Алекс. – Все нормально, со мной остается Эдвард!
Как будто услышав свое имя, на пороге кухни возник чрезвычайно бодрый для своих лет пожилой мужчина.
– О! Все в сборе! – радостно воскликнул он на английском. – Олга, тебе нужен хороший завтрак перед отъездом! Ты ничего не ешь по утрам, моя дорогая, это нехорошо!
Он произнес ее имя на свой манер – Олга – оставляя без внимания мягкий знак.
– За твоего мужа я не волнуюсь, у него чертовски хороший аппетит! – продолжил Эдвард, подмигнув Никите.
Этот человек не переставал улыбаться. Кто-нибудь критично настроенный мог бы назвать его улыбку заученной, что отчасти было бы правдой. Привычку держать лицо Эдвард Уилсон приобрел еще в детстве. Его никто этому не учил. Так вели себя все соседи в его родном городке в Средней Англии. В их системе координат улыбка не обязательно являлась признаком хорошего настроения. Она, скорее, транслировала окружающим формулу британского стоицизма: «Я не хочу докучать вам своими проблемами, хотя паршивая погода, дурно воспитанные соседи и проклятая инфляция просто невыносимы». Впрочем, сейчас улыбка старика отражала его искреннее отношение к семье Шереметевых – он в самом деле был рад их видеть.
– Хэлло, Эдвард! – Все трое невольно заулыбались в ответ.
Ольга поставила на стол четыре тарелки:
– Садитесь за стол, завтрак готов. Эдвард ты сегодня пьешь чай или кофе?
Старик, только что присевший на тяжелый, добротный стул, вскочил и выхватил чайник из Ольгиных рук.
– Позволь мне! Ты же знаешь, я делаю отличный чай!
По тому, как легко разговор перешел на английский, было очевидно, что, во-первых, иностранные языки в русской семье Шереметевых были в почете, а во-вторых, седой английский джентльмен был не чужим в их французском доме в старинной деревне Лантерн. Еще три года назад Эдвард был здесь полноправным хозяином, а сейчас присматривал за домом то ли на правах управляющего, то ли в качестве доверенного лица, и, кажется, чувствовал себя в новой роли совершенно счастливым.
История злоключений, которые привели Эдварда к такому странному положению, в семье Шереметевых открыто не обсуждалась. Сам старик часто ударялся в воспоминания, но болезненных тем избегал.
Обычно его байки предназначались Ольге. Эдвард обожал жену своего друга Никиты. Он, вероятно, молился бы на нее, если бы не был убежденным атеистом и не восхищался бы про себя весьма приятными мужскому глазу очертаниями ее тела.
– Долгие проводы – лишние слезы! – Никита решительно направился к входной двери. – Эдвард, не забудь поговорить с Диланом насчет ремонта подвала.
– Не волнуйся, все устрою наилучшим образом, – заверил старик. – Дилан мой друг и отличный парень! И, послушай, я никогда ничего не забываю!
Никита украдкой переглянулся с женой – Эдвард действительно обладал деловой хваткой, но из-за травмы головы и последующего инсульта проблемы с памятью у него случались. А что касается отличного парня Дилана, то Никите и Ольге он не особенно нравился.
Прошлым летом, когда Шереметевы только начинали осваиваться в недавно купленном французском доме, они волею случая оказались в гостях у того самого Дилана. С молодой женой и двумя маленькими детьми он жил в коттедже в окрестностях деревни Лантерн. Коренастый, кудрявый валлиец зарабатывал на жизнь строительством и ремонтом домов. Зарабатывал, надо отметить, недурно.
В тот вечер во дворе дома Дилана собралась большая компания англичан, которых на юго-западе Франции проживало немало. Среди них преобладали обеспеченные пенсионеры и отошедшие от дел бизнесмены, сбежавшие на юг Франции от неуютного британского климата. Надо отметить, что негласное обязательство поддерживать отношения с соотечественниками здесь перевешивало сословные предрассудки. На родине судьба вряд ли могла свести большинство из собравшихся с грубоватым мужланом, каким выглядел Дилан.
Английские дамы, по случаю жары одетые в светлые платья, курсировали по дощатой площадке под тентом. Они сбивались в стайки, чтобы через несколько минут разойтись и снова соединиться с кем-то для обсуждения деревенских сплетен. Мужчины, также разбившись на группы, беседовали о проблемах Евросоюза и биржевых котировках, от которых для многих из них зависела сама возможность жизни во Франции. С Шереметевыми все вели себя вежливо, но не более – возможно, дистанция считалась признаком хорошего тона, а может быть, отражала равнодушие ко всему, что не касалось их лично.
