Везде, где возникает город, через некоторое время появляются городские легенды. Мы видим это на протяжении всей истории нашей цивилизации, от «Описания Эллады» Павсания до «Легенд Невского проспекта» Михаила Веллера. Особое место в этой чреде принадлежит Константинополю, который на протяжении столетий был крупнейший и важнейшим городом христианского мира. Возникнув по мановению руки императора Константина, он впитал в себя языческое прошлое города Византий, который стоял на этом месте почти тысячу лет, а затем и сам стал обрастать легендами о своем прошлом и своих памятниках.
Первый сборник таких легенд Константинополя появился в эпоху его расцвета – при императоре Юстиниане I. В последовавшие за этим «темные века» грандиозные постройки древнего города стали казаться чем-то сверхъестественным, созданным при помощи потусторонних сил, и это породило новые собрания константинопольских легенд. Наконец, в Х веке, в эпоху возрождения интереса к древности, был создан большой свод городских легенд Константинополя, куда вошли и ранние сборники, и новые разделы.
Именно это произведение – «Патрии Константининополя», мы и предлагаем вниманию читателя в настоящей книге. Эта книга – о Городе, которого нет, но который проступает сквозь руины памятников и, самое главное, сквозь тексты о нем, представляющиеся современному читателю чуть ли не более темными, чем те века, когда они начали складываться. Но чтобы понять эти тексты, читатель должен получить сперва представление о жанре и составе «Патрий Константинополя».
В византинистике сборники городских преданий принято называть патриографией, по названию позднеантичного литературного жанра патрий, к которому, пусть и не в полной мере, но все же принадлежат «Патрии Константинополя» (Пάτρια Κωνσταντινоυπόλεως, далее просто Патрии). Первое упоминание патрий как жанра зафиксировано в III веке н. э.: так называлась работа Каллиника из Петры, жившего во времена императора Диоклетиана. Посвящена она была Риму и до нас от нее дошло лишь несколько небольших фрагментов. Сам греческий термин πάτρια буквально значит «отеческие обычаи», а написанные в этом жанре тексты были историческими сочинениями, где повествование выстраивалось вокруг прошлого какого-то города и его окрестностей[1].
Патриография была, таким образом, лишь частью более обширной традиции локального историописания, которая существовала как альтернатива всеобщим историям. Примеры подобных местных «хроник» известны еще в классической Греции, но широкое распространение они получили позднее, уже во времена Римской империи, по большей части в восточной части Средиземноморья, где многие города, пытаясь вписаться в контекст эллинистической культуры, начинали конструировать собственную историю и часто приписывали основание своего родного места известному греческому герою, вроде Геракла или Персея. К III веку патрии выделяются в отдельный жанр и, судя по всему, на протяжении следующих двух столетий переживают свой расцвет. Нам очень сложно судить о форме и содержании этих текстов, так как до нас они практически не дошли, а известны лишь по упоминаниям в гораздо более поздних источниках. Например, в «Библиотеке» патриарха Фотия, написанной в середине IX века, или в словаре Суда, появившемся столетием позже, есть упоминания патрий многих провинциальных центров Римской империи, таких как Тарс, Никея, Милет и др. Однако помимо того, что эти тексты читались и в целом были известны в византийской культуре, нам ничего неизвестно ни о том, что же конкретно представлял из себя этот жанр, ни как он изменялся с течением столетий. Поэтому, несмотря на общее название, прямую связь «Патрий Константинополя», возникших только в конце I тысячелетия н. э., с позднеантичной традицией можно лишь предполагать.
Без понимания исторического контекста эпохи сложно понять, почему вдруг именно в конце Х века появляется текст, написанный в жанре, который на протяжении нескольких столетий находился почти в полном забвении. В научной литературе византийскую культуру IX–X веков принято называть Македонским ренессансом[2] или, используя более точную характеристику великого французского византиниста Поля Лемерля[3], «эпохой византийского энциклопедизма». Не вдаваясь здесь в нюансы ее культурных особенностей, отметим, что эти определения указывают на две главные тенденции культуры того времени. Во-первых, это возобновление в Византии интереса к «эллинскому» прошлому и попытки возрождения форм античной культуры, начавшиеся после длительного периода «темных веков»[4].
Вторую тенденцию связывают обычно со временем правления Константина VII Багрянородного и десятками его энциклопедических проектов, призванных словно инвентаризировать всю римско-византийскую историю и культуру: это и описание распорядка жизни двора «О церемониях», и энциклопедия нравов «Excerpta», и даже сборник сведений о сельской жизни «Геопоники». Примерно в то же время создается уже упомянутый словарь Суда, который по объему и значению для своего времени можно, пожалуй, сравнить со знаменитым «Толковым словарем наук, искусств и ремесел» просветителей XVIII в. Даламбера и Дидро. Даже мученичества и жития святых в эту эпоху тщательно редактируются и собираются Симеоном Метафрастом в единый корпус Минология.