«Совершенно секретно.
…В ночь с 4 на 5 июня 1939 года в районе села Дайна, на реке Сумбар, установлено нарушение Государственной границы СССР. По нашим данным, на советскую территорию проник Платон Новокшонов (он же Шырдыкули), резидент германской разведки, в прошлом агент Интеллидженс сервис под кличкой Хачли, то есть Крещеный. Новокшонов был осужден советским судом, бежал из-под стражи, долгое время скрывался в Иране, где его завербовал Вилли Мадер, резидент германского абвера. Вместе с Новокшоновым перешел границу Черкез Аманлиев, германский агент, как и его жена Джемал, окончивший разведывательную школу под Берлином. Супруги прошли специальную выучку у Вилли Мадера, в его родовом имении Аренсдорф, что западнее Берлина. Черкез, похищенный по приказу Джунаид-хана, известен нам и как сын чекиста Аманли Белета, убитого бандой Эшши-хана. Раньше, в конце апреля, на нашу территорию пробрался Джапар Хороз, он же и Джапар Буркоз, личный друг Эшши-хана, проводник басмаческих банд, повинный в убийстве многих дайхан, советских работников, красноармейцев… Хороз связан с английской секретной службой, сейчас, возможно, перевербован немецкой разведкой…
В настоящее время Новокшонов под нашим контролем развернул в Ашхабаде работу «по вербовке агентуры». Установлен также контроль и за действиями Хороза… По оперативным соображениям предлагаю предоставить возможность Черкезу Аманлиеву беспрепятственно вернуться обратно в Иран…»
Из рапорта начальника отдела контрразведки НКВД Туркменской ССР
Серая тень мелькнула в глубине складского двора и тут же растаяла. Ходжак перехватил в руке заряженную берданку, бросился к высоким штабелям досок, пахнувших сосновой смолой. Пробежал между горками бревен, блестевших от только что прошедшего теплого дождя, обошел пирамиды пустых ящиков. Никого!
Ходжак запрокинул голову в мохнатом тельпеке – барашковой папахе, посмотрел на воровато выглядывавшую из-за туч полноликую луну и, будто осуждая ее, цокнул языком. Иль разыгрывает кто? А ведь шутки с вооруженным сторожем плохи – он и пальнуть не поленится. Кто знает, что его допотопная берданка заряжена лишь одной крупной солью?
Он потянулся свободной рукой к тельпеку, чтобы поправить его, и… застыл на месте: сквозь тонкий халат и исподнюю рубашку почувствовал прикосновение к спине тупого металла.
– Замри! – негромко приказал кто-то хриплым голосом. – И не вздумай повернуться! Веди в сторожку! – Незнакомец больно ткнул револьвером между лопаток. Ходжак краем глаза заметил у своих ног широкие, как у верблюда, ступни, обутые в скрадывающие шаги чарыки[1].
В сторожке, залитой лунным светом, было душновато, но незнакомец не позволил открыть ни дверей, ни форточки.
– Что, Ходжак, не признал? – довольно ухмыльнулся ночной пришелец, видя, как сторож пытливо разглядывал его длинное, чисто выбритое лицо.
– Немудрено узнать тебя, Джапар Хороз. – Ходжак разочарованно отвел глаза. – Без усов и бороды ты и впрямь, как петух опаленный.
– Ты полегче! – осерчал тот, видно, вспомнив, почему его прозвали Хороз-Петух. – Шутки терпимы, когда помоложе…
– А я и не шучу. Посмотришь на тебя, баба не баба…
– Заткнись, Ходжак! Не балагурить сюда я пришел. Тебе привет от Эшши-хана.
– За привет спасибо и тебе, что привез, и тому, кто прислал. Но сухим приветом лишь горло обдерешь.
– Не торопись, будет чем смазать. Ты ответь, почему Ташауз оставил?
– Кто ты такой, чтобы я ответ перед тобой держал?
– Это приказ Эшши-хана. – Хороз заткнул револьвер за кушак.
– Ты эту-то дуру спрячь. – Ходжак указал глазами на револьвер. – Могут прийти с проверкой поста. – И только когда нежданный гость спрятал оружие за пазуху, продолжил: – Эшши-хану я не присягал и в юзбашах[2] у него не ходил.
– Джунаид-хан приказал долго жить. – Хороз торопливо воздел руки кверху. – Земля ему пухом! Все свои богатства и власть над туркменами хан-ага завещал Эшши-хану. Перед смертью он рассказал сыновьям о цели твоего приезда в Афганистан, о верных людях, что ждут сигнала, чтобы выступить против Советов. С твоих слов это?..
– Ишь чего захотел?! Эшши не Джунаид-хан. Он мне не указ!
– Не дури, Ходжак! За Эшши-ханом стоят те же хозяева. Люди умирают, а господа остаются. – И Хороз произнес пароль Джунаид-хана.
– Давно бы так! – озлился Ходжак. – Голова от твоей болтовни распухла. В этом мире за всеми делами выгода, а не пустые слова.
– Уж не запродал ли ты этих людей большевикам?
– Заплатят хорошо, и свою душу заложу, – вызывающе бросил Ходжак. – Да боюсь, большевики поставят меня вместе с ними к стенке.
– Ездил я в Ташауз, Хиву, прощупал троих, чьи имена ты дал Джунаид-хану. Они на меня так вытаращились, будто я с луны свалился.
– А откуда же ты еще мог свалиться?! – Ходжак в сердцах отбросил в сторону берданку, сел на деревянную тахту, покрытую серой кошмой. – Ты отдаешь отчет своим поступкам? Ты думаешь, эти люди ходят по улице да кричат: «Эй, энкавэдэшники, берите нас, мы подпольщики!» Тогда у больного хан-ага хватило сил припомнить и повторить имена лишь трех человек, хотя я называл гораздо больше. Знаю, с кем ты встречался. Это не люди – кремень! Сказать, на кого ты вышел? – И он назвал имена тех троих, которые не пожелали беседовать с Хорозом, указали ему на дверь. – Мы же сменили пароли и явки, кое-кого убрали. С НКВД шутки плохи!
