Фёдор Михайлович Достоевский – о, сколько в этом имени для ума и сердца русского сплелось – да, и не только русского – сколько в этом имени поддержки и опоры для времени уже нашего?
Всякий, кто хотя бы раз в жизни брал томик сочинений Достоевского, кто открывал его, тот не мог, как, впрочем, не может и сейчас, оставаться безучастным и равнодушным к самому делу Достоевского.
Одни навсегда становятся покорёнными глубиной его психологической правды, его удивительными интеллектуальными открытиями, его почти детективной исследовательской работой ума, наконец, его обезоруживающей правдой жизни.
Другие, напротив, угнетаемые раскрытой им психологической правдой – словно им показали в зеркале их собственное отражение – приходят в состояние возмущения, а иногда и бешенства, наружно не демонстрируемого, но дáвящего на оболочку их сознания изнутри. Они ощущают себя так, словно их публично оставили без нижнего белья, словно их выставили напоказ и от этого они стали нарочито узнаваемы. Они завистливо не выносят его интеллектуального превосходства, приходя во внутреннее исступление от буквально обрушившейся на них правды нашего мира, которая так гениально и пронзительно представлена в его произведениях.
Итак, Фёдор Михайлович Достоевский никого и никогда не оставлял равнодушным. Одни его любят, другие – нет, но подчеркнём – все им одинаково захвачены, одинаково захвачены его гением.
Тем труднее оставаться равнодушными нам, теперешним, жизнь которых была провидчески, в основных своих чертах и подробностях, предсказана Достоевским. Он сумел не только продумать многие философские ходы мысли, но и провидел будущую судьбу России. Он почти с документальной точностью предописал те ядовитые плоды, которыми отравлялась Россия на протяжении всего ХХ-го века и начала века наступившего, и которые, в его время, обозначили себя только слабыми всходами, ещё не пришедших к полному вызреванию, но уже сущих и таких опасных побегов. Он провидчески предописал, как будет колебаться мир в своих жизнеутверждающих основах и как должна в этом мире быть и поступать Россия, в обстоятельствах ей не только недоброжелательных, но часто откровенно враждебных.
Он в деталях описал, как будут неблагодарны к России славяне и как следует великорусскому племени вести себя по отношению к отвернувшимся от него племенам славянским.
Однако между Достоевским Ф.М. и нами, живущими в ХХI веке, существует огромное различие. Достоевский ещё жил в Российской Империи, а мы живём в совершенно другой стране. Лукавая имитация Российской Империи сегодня силится выдать себя её правопреемницей, а её имитаторы – силятся примерить на себя её историческую ризу. В этом смысле нам тяжелее, чем было Фёдору Михайловичу, несмотря на все те тяготы и горести, которые выпали на его долю. Жизнь Достоевского была тяжела, но она была в правде, наша же жизнь, по видимости – легка, но по сути своей – лежит во лжи, она вся пронизана ложью имитаторов. И она будет оставаться таковой, пока не будет сброшено это имитаторское ярмо. Она ложна в том смысле, что мы не обладаем той свободой воли и мыслеизъявления, которая была в распоряжении Достоевского. Это и есть особенность нашей эпохи – мы внутренне скованы, мы подавлены имитаторами, которые от нашего лица, натужно силятся вещать, выдавая свою, усиленную имитаторским ядом, бездарность за нашу одарённость.
Эта внутренняя связанность оказывает пагубное действие на нашу свободу. Именно поэтому сегодня так мало способной отечественной философской мысли, что путь её преграждён имитаторами, на каждом шагу губящими и отравляющими всё способное и подающее надежды.
Что же делать? Отчаиваться? Нет. Но, в чём же тогда выход и есть ли он вообще? Есть! Например, если губы высохли от жажды, то не нужно ли прильнуть к живому источнику? Конечно, да! Так, не следует ли сделать то же самое и нам? Не следует ли нам прильнуть к тому источнику, который ещё целиком не вытравлен имитаторским ядом, и до которого ещё не дотянулись в полной мере скорописучие руки этих имитаторов?
Наш ответ однозначен: следует! Так обратимся же к мыслям и чувствам Достоевского, чтобы в его трудах, исканиях, легендах, прозрениях и предвидениях утвердиться нам самим. Утвердиться в нашей правоте, утвердиться в нашей собственной свободе мыслить. Мыслить твёрдо и правильно, черпая из этого источника новые темы, взгляды, точки зрения и подходы. Причём такие, которые позволят нам разомкнуть обручи, в которые заключили Россию имитаторы, вот уже без малого как сто лет назад. Обращение к Достоевскому, как и обращение к А.С. Пушкину, как раз и даёт нам ту основу, опираясь на которую мы утвердим уже нашу, теперешнюю, собственную мысль.
Вот именно с этой целью я и обращаюсь к трудам Достоевского. Делаю это осознанно, руководствуясь одной только надеждой – вернуть русской мысли ту свободу, которая питала её во времена Достоевского и которой напитаны труды самого Фёдора Михайловича.
Здесь, в «Предисловии», следует также отметить, что все четырнадцать лекций, включая «Вводную» и «Заключительную», были буквально
