ЛЕВ
Открытый, прямой, подавляющий и агрессивный богач безо всяких отсылок к министерству шёл от сухого (Овен), к горячему (Лев) и к востоку (Стрелец). Огонь, вперёд его шедший, этот подавляющий огонь прямо завершил андреевские муки кастрата. Тот умер. Но кто пришёл? И как?
Итак, из открытой и развёрстой глубины ада выполз вместо рака золотой баран, на котором восседал самый богатый человек, когда-либо живший, по имени Маркус Лициниус Крассус и прямо от сухого (Овен) и к горячему (Лев) швырнул в демона золотые монеты, эхом зазвеневшие даже на востоке (Стрелец). Le bélier под Крассом стал исчезать, Красс быстро слез с барана и приказал демону:
– Я покупаю себе жизнь!
– Купи и ему! – слёзно приказала ты, обнимая мой труп.
Красс оставил тебя без внимания. Как, впрочем, и демон, легко подчинившийся золоту. Довольный демон растворился в воздухе, а воскресший спéшившийся Красс пошёл на восток, подтянув свою красную тогу. Оранжевые лучи воскресного солнца дышали ему в спину, пока он, властный, здоровый и золотосильный, шествовал навстречу былому авторитету, заоблачной самооценке, тонкому кишечнику молодости и не знавшей парфянского бича спине. Где-то пару часов, с часу до трёх, невозмутимо воскрешался свœй дорóгой Красс, с презрением пройдя и мимо длинноволосого Бога-Отца, готовый в отместку хоть этому Богу-Отцу влить огненнœ золото в его солнечную пасть, растворить в своём жаре завœвателя его светлую букву «каф» над левым плечом и львиным хватом разорвать букву «тэт» над плечом правым, ибо эта иудейская книга со своим голосом Бога вместо музыкальных инструментов оперного оркестра, не способна ни на какую другую красоту, кроме жалкого и глупого апостола Петра, висящего верх тормашками на своём мечеобразном кресте и держащего в натруженных сельских руках золотые ключи, горячие и сухие, как само Солнце, как подлинный Солнечный царь вместо прочих богов, ведущий свои генотеистические козни аж с самого Аменхотепа в Египте. На дворе стояли ав, пятая шравана, второй метагитнион (Μεταγειτνιών) и термидор. Да, именно сегодня, девятого термидора, Лев смотрел на месяц новоселий и не досмотрел за нашим славным Максимиллианом де Робеспьером, ибо его, уродца и отца Камиля Ленина, убили злобные деды, почитатели 1794 года, а не пальцев на руке. Ну и что, что в противостоянии воскресенья находились Солнце и Марс? Ведь Аполлон в Гелиосе был противоположностью Диониса в Водолее! Ну да ладно, дорогая. Солнце Бога, Богосолнце! Помолимся, попляшем! Помоемся и переспим. Гео против Гелио: 23 июля – 22 августа.
В Македонии бесплодный Лев продавал Солнце за целый год, но Цезарь, как и Марк Лициний Красс, понимал всю невозможность превзойти Цицерона в ораторском искусстве, и потому кое-как отказал хищному и сверкающему Льву, сказав нечто вроде «мир дому сему!», не обещал ничего покупать «в другой раз», а унёс в одноформный лес ужасную тишину, так что сжалился над владыкой мира Львом косматым только милосердный мóлодец, который купил Солнце не за июль (так бы Лев продешевил), а за свой погребальный обряд и божество. Это был страж, бегущий от Матери богов, и двадцать пятый из семидесяти апостолов Христовых по имени Пармéн, который, когда человечество уже страдало, говорил по браку и дружбе: «Это Я, Я есмь, Я есмь Сущий» и первым заходил в те города и селения, куда потом вместе с апостолом Иоанном собирался прийти Иисус, и кормил синагоги невзрачными цветами полевого сафлóра и прочими милосердными деяниями, в то время как македонские жестокие убийцы сжирали виновных, грабили серебряные рудники – и если в рудниках был сын мира Симон Маг, то почивал на бессеребряных телах мир убивавших, ибо постоянство энергии Симона Мага заставляло исчезнуть болезни убийц. «В какой дом войдёте», – говорил Симон, – «тот дом ваш», и убийцы слушались его, входили в дома и синаноги, убивали людей в домах, в синагоге же не повезло апостолу Пармéну, и он умер, лишь единожды прикоснувшись губами к персту Христову, и когда из его мёртвого кармана упало лекарство Христово от истечения, то асуры, а ибо это они являлись жестокими убийцами, наёмниками бунтующего Симона, то асуры закопали вниз это великое средство Христово от ран и сперва сообщили Симону, что больше не готовы приходить прямо домой к ученикам Его и прочим людям, на то Симон велел им что-то, но они, не слушая его, а слушая Ямвлиха, продолжали говорить и славить злые цифры.
ЗЛАЯ ЦИФРА 5
Шесть – число Афродиты. Однако Ямвлих называл Афродитой «пятерицу». Под именем «Венера» она без удовольствия кушала ежевику и видела, как планеты пяти элементов уводили свой свет из людских сердец, ибо пять тысяч людей после грехопадения стали черепахами, свиньями, карликами и далеки были до дважды пяти воплощений Вишну – до человека-льва с топором, до принца тьмы, просветлённости и до прочих подобных штук. Немудрено, что Марк Лициний Красс выкупил их в виде дешёвых и неграмотных рабов, дал им пять рыб с разными видами вкуса в каждой, рассказал им зачем-то про великую схизму в греко-римской традиции и исказил таким рассказом столпы их веры, их силу, суровость и даже состояние их и без того камневидных мочевых пузырей, будто страх Каббалы из срамных органов дотянулся до лиц рабов пятью основными оттенками пяти могучих ликов Шивы. Но на одну из рабынь Венера обратила самое пристальное внимание. Уж очень рабá была хороша, почти как она сама. Венера не губила, как Гера, своих врагинь по красоте, она подождала, пока Лициний Красс обучит эти тысячи рабов, разрушит их пороки и продаст по более высокой цене, и только потом нацарапала пятым ножом изо льда почти школьные молитвы единому, вечному, вездесущему, всемогущему и всеведущему Аполлону. Тот увидел тающую вечность и свёл женскую чётную двойку рабыни и мужскую нечётную тройку Симона Мага в пятёрку лет любви и единения, в совместный ежедневный намаз по направлению сердца, теперь единого, теперь готового к священному бракосочетанию, которое и произошло, ура, когда из пяти ран Христа вышёл сам световой бог и даже сквозь атмосферные субстанции тонких и грубых состояний привнёс свет посвящений в соитие молодожёнов, изменив их зрение на цвет амулетов священных гор, их слух на звук божественного присутствия, их обоняние на запах зёрен основных догматов, их вкус на чёрный яд из пяти точек креста и их осязание на самоцвет вечных идеалов Бытия, безгранично-красный Исход египетского сефирота, сверкающе-белый Левит певицы, неизменно-жёлтую удачу Чисел и невозмутимо-синее Второзаконие бегуньи. Угу, любимая, ты, а ещё певица, а ещё бегунья, вы втроём держали солнечную лейку, из которой приходилось поливать древо жизни посреди рая, египетский сефирот, чудовищно огромный, как гробы богатырей. Вы приняли высший Закон, осознали поставленную задачу и исполняли мои приказы, пока идиллию не нарушил король-тиран со знаком плюс, ворвавшийся в наш храм. Это был византийский царь, везде размахивающий саблей, но при этом умеющий держать своё буйнœ сердце в союзе с растительным разумом. На смертоносных скачках, проводимых православными греками заместо гладиаторских боёв, этот царь загнал до пены у рта пятерых дорогих лошадей, каждой он рассёк грудь и собрал кровь, и пять чаш с лошадиной кровью он принёс в наш храм, дабы заменить им молоко. Поскольку ты, бегунья и певица воспротивились, а я, художник и воин были за, то молоко сменилось в нашем храме на кровь. «Необязательным лошадиными, любую скотина пригодиться, но никогда не человек, водой или растению» – коряво повторял фальшивый человек-царь с растительным умом, которым мог бы стать Ян, если бы не маленькая зелёная машина…
