Столкновения, происходившие в 1923 г. между Троцким, с одной стороны, и Сталиным, Зиновьевым и Каменевым – с другой, были пока еще только внутренними стычками, не выходившими за пределы самого узкого круга высшей партийной элиты. К сторонникам Сталина в тот период принадлежал также молодой многообещающий вождь партии Бухарин. По существу, борьба велась за идейное наследие сначала еще не умершего, доживавшего последние месяцы в Горках Ленина. О его возвращении к работе не могло быть речи, что сознавали большевистские лидеры. На практике все сводилось к вопросу о том, кто станет преемником Ленина после его смерти (последовавшей 21 января 1924 г.), хотя реальные цели участниками споров всячески камуфлировались различными пропагандистскими ухищрениями и демагогическими формулами типа: «диктатура пролетариата», «советская власть», «общественная собственность», «социалистическая и коммунистическая перспектива». Американский автор Леонард Шапиро писал: «Никто не понимал до Сталина, что подлинная цель пропаганды состояла не в том, чтобы убедить или хотя бы уговорить людей, а в том, чтобы снабдить их однородной системой официальных формул, в рамках которых малейший признак неортодоксальной мысли сразу же обнаруживается как режущий ухо диссонанс»[1].
В оценке сущности большевистской пропаганды Шапиро был прав. Ошибался он, однако, в определении того, когда таковая возникла и кем она была инициирована. В действительности мифологический характер большевистской пропаганды возник еще в дооктябрьское время, а со времени прихода к власти стал официальным инструментом в руках Ленина, Троцкого, Сталина и других иерархов. Теперь же эту маскировочную одежду использовали все группы и деятели, участвовавшие в борьбе за власть, независимо от того, каковы были их истинные позиции.
Шансы на успех определить было не так-то просто. Сталин со своими союзниками – Каменевым и Зиновьевым – обладали тем главным преимуществом, что они оказывали решающее влияние на партийные кадры на местах (Зиновьев – в качестве руководителя Ленинградской парторганизации, Каменев – как признанный лидер московских коммунистов). У самого Сталина в руках было сосредоточено руководство, назначения и перемещения партийных, государственных и хозяйственных кадров по всей стране – не только в Москве, но и в губернских центрах и союзных республиках. При этом «тройка» не была монолитна во всех вопросах. Между ее членами возникали стычки и дрязги, причем на первом этапе Зиновьев и Каменев не считали, что уступают Сталину в значимости. Лишь постепенно они осознали, что отодвинуты Сталиным на второй план.
В руках Троцкого не было аппаратных нитей, но он обладал другими важнейшими средствами борьбы: авторитетом организатора Октябрьского переворота и побед Советской республики на фронтах Гражданской войны, поддержкой Красной армии, личным интеллектуальным и агитационно-публицистическим потенциалом.
Очередной этап внутренней борьбы, не переходящей пока еще в открытую оппозицию сталинской группе, относится к концу лета – осени 1923 г., когда хозяйственный кризис, в основе которого лежали «ножницы цен», достиг своего апогея. Низкие цены на сельскохозяйственные продукты вели ко все более сокращавшемуся снабжению городов жизненно важными продуктами питания. В начале октября индексы розничных цен на промышленную и сельскохозяйственную продукцию составляли по сравнению с 1913 г. соответственно 187 и 58%[2], что означало, что промышленные товары стоили почти вдвое дороже, а сельскохозяйственные продукты почти вдвое дешевле. Иначе говоря, «ножницы» раздвинулись более чем в три с половиной раза. Города вновь оказались почти на уровне голода. Стали появляться подпольные группы недовольных, в которых принимали участие бывшие меньшевики и беспартийные. Возникли нелегальные кружки недовольных коммунистов, получили распространение «неофициальные» забастовки – так как официальные запрещались, а профсоюзы к этому времени были полностью подчинены советской власти. Ширились требования дополнить НЭП экономический НЭПом политическим. Сколько-нибудь организованного руководства и четкой программы эти группы и выступления не имели, однако само их возникновение нарушало монополию коммунистической партии на власть и рассматривалось большевиками как опасное явление. Центральные и местные органы ВЧК выявляли и арестовывали участников нелегальных групп, но полностью искоренить их не удавалось.
В мае – июне 1923 г. Троцкий прочитал в Коммунистическом университете имени Свердлова четыре лекции по вопросам промышленности и налаживания планового хозяйства, которые звучали спокойно и оптимистично[3]. Вскоре после этого он отправился на отдых в Кисловодск. Он впервые в это время почувствовал невероятную усталость, нервную истощенность, тем более что как раз в это время у Натальи Ивановны началась малярия с тяжелыми приступами, когда температура достигала 40 градусов. Самому Льву Давидовичу рекомендовано было грязелечение на фоне «абсолютного покоя», как говорилось в медицинском предписании. Когда он получил весточку от старого знакомого по Петербургскому Совету 1905 г. Д.Ф. Сверчкова, жившего теперь на Северном Кавказе, с предложением встретиться, Троцкий ответил утвердительно и согласился поехать с ним в горы пострелять перепелов с одним условием – не вести деловых разговоров
