Черт, до чего же больно!.. Боль идет волнами от левой половины груди по всему телу и с ударами пульса взрывается в голове!.. Не надо шевелиться – тогда боль слабеет… Я чувствую лицом холод… Это снег… Да, я лежу ничком в темноте на мерзлой земле. Почему я так лежу?.. Почему так больно?.. Я ранен?.. Кто я?.. Надо вспомнить, надо обязательно вспомнить!.. Мысли путаются…
Я лейтенант Копылов… Лейтенант?.. Почему я лейтенант?.. Я же геолог!.. Может, это сон?.. Я сейчас проснусь, встану и пойду в маршрут… Я просто заснул в неловкой позе, и ломит грудь… Сейчас, сейчас…
В меня стреляли… Ефрейтор Степанчук… Да, меня подстрелил ефрейтор Степанчук… Меня, лейтенанта Копылова, подстрелил часовой ефрейтор Степанчук!.. Зачем он это сделал?..
Вспомнил, я бил его по лицу… Я, лейтенант Копылов, бил его по лицу перед строем… Я бил по лицу человека?.. Этого не может быть!..
Я шел проверять ночные посты, и меня из мести подстрелил часовой ефрейтор Степанчук… Имел право: я шел без разводящего и в гражданской одежде. Почему в гражданской?.. Может, на самом деле, я не военный?.. Может, это все-таки сон?.. Или я заболел и брежу?
Я шел проверять посты после танцев в Доме офицеров… Проводил Лену, нет не Лену, это была другая девушка, – и пошел проверять посты… Значит, я военный, лейтенант Копылов… Подстреленный… Господи, до чего же больно!.. О, хоть бы это был сон!.. Сейчас я проснусь, оденусь и пойду на службу…
Да, я ударил человека по лицу!.. Он упал… Но почему, почему я это сделал?.. Надо вспомнить, надо всё обязательно вспомнить!..
Я родился на Байкале, в небольшом поселке Листвянка у истока Ангары. Наш дом стоял прямо на берегу моря. Байкал заглядывал в окна, светил в ясные дни множеством отраженных колеблющихся солнц и грозно ревел за ставнями в штормовые ночи. Со стороны моря Листвянка смотрелась чередой серых изб у подножия горной гряды, запирающей воды Байкала в его каменном ложе.
Родители мои были коренными сибиряками. Отец, Копылов Иван Афанасьевич, родился в селе Копылово, а мать Мария Николаевна, в девичестве Самодурова, – в деревне Самодурово. Оба селения располагались на севере Иркутской области, в верховьях Лены.
Иван Копылов, призванный в армию спустя год после окончания второй мировой войны, отслужив матросом в Краснознаменной Амурской флотилии, крестьянствовать в родное село уже не вернулся, а устроился в Листвянке механиком на судоремонтную верфь.
В это же время Маше Самодуровой, выпускнице школы-семилетки, посчастливилось каким-то образом оформить паспорт и тоже уехать из деревни, чахнущей после военного лихолетья от голода и болезней. В Иркутске жила ее двоюродная сестра. У нее Маша и приютилась на первое время, поступив работать на фабрику, где катали валенки.
Они встретились случайно у общих знакомых. Мама в юности была очень красивой. На фотографиях тех лет она похожа на знаменитую дореволюционную актрису Полину Стрепетову, портреты которой, написанные разными художниками, можно видеть в Третьяковке. Отец (опять же я сужу по фотографиям) красавцем не был, но отличался, как все говорили, легким, веселым и предприимчивым характером. Дальнейшие их встречи уже не были случайными, и через некоторое время судовой механик увез молодую пимокатчицу в Листвянку. На судоверфь ее взяли маляром.
Первые месяцы они жили в общежитии, а потом отец за смешные деньги купил избу-развалюху на берегу Байкала, привез из Копылово двух своих старших братьев, и они, по воспоминаниям матери, втроем за три недели, чередуя работу с выпивкой и опохмелением, срубили небольшой, но очень уютный дом. В этом доме я и появился на свет.
Жили мы, как и все поселковые, очень бедно, но все же лучше, чем наши деревенские родственники. Заработки на судоверфи были невелики, но в сезон ловли омуля отец уходил с рыболовецкой бригадой в Малое море или в устье Селенги и, в случае фарта, обеспечивал семью не только пропитанием, но и обновками.
Отец слыл умелым мореходом и опытным механиком, поэтому его часто приглашали водить катера и мотоботы в экспедициях Лимнологического института. В одной из таких экспедиций он и погиб, спасая молодых ученых, катер которых перевернулся во время внезапного шторма у берегов Ольхона. Мне тогда как раз исполнилось семь лет, и я пошел в школу.
Через год на Ангаре была построена плотина Иркутской ГЭС, вода в Байкале стала подниматься, и наш осиротевший дом с примыкавшим к нему огородом оказался в зоне затопления. Его разломали, а маме выделили комнату в коммунальной квартире на втором этаже двухэтажного барака.
Нам стало совсем туго. Чтобы сводить концы с концами, мама устроилась подрабатывать вечерами уборщицей в новом каменном здании Лимнологического института. Теперь я видел ее мало. Она уходила на работу рано утром, когда я еще спал. Проснувшись, я находил ее записку с указаниями насчет еды и домашних дел, а также деньги на хлеб и молоко. Весь день я был предоставлен самому себе: позавтракав, шел в школу, вернувшись из школы, наспех делал уроки, потом убегал на улицу к друзьям. После смены на судоверфи мама загоняла меня домой, быстро готовила еду и снова уходила, теперь уже до полуночи. Я каждый вечер терпеливо дожидался ее возвращения, изобретая разные способы борьбы со сном, но неизменно терпел поражения, и маме приходилось самой раздевать меня, сонного, и укладывать в кровать.
