Пролог
Лос-Анджелес, 1990 год
Она резко нажала на тормоза и врезалась в бордюр. Радио продолжало орать как сумасшедшее. Она прижала ладони ко рту, сдерживая нервный смех, – взрыв из прошлого, как только что заявил диск-жокей. Взрыв из ее собственного прошлого! Из динамиков все так же гремел рок: «Разрушители» отрывались на полную катушку.
Как ни странно, мозг продолжал отдавать приказы, словно ничего не случилось: выключить зажигание, выдернуть ключ, распахнуть дверцу… Близилась ночь, было жарко, но ее била крупная дрожь. После недавнего дождя температура снова повысилась, и тротуар буквально парил. Она побежала сквозь влажную дымку, лихорадочно осматриваясь по сторонам.
Вокруг потемки. Она уже почти забыла о том, что может таиться во тьме. Распахнула двери, и шум стал громче. Лампы дневного света слепили. Она продолжала бежать, сознавая только, что ее преследует страх и что кто-нибудь, кто угодно, обязательно должен выслушать ее.
Пробежала по коридору, слыша, как отбивает гулкий ритм сердце. Здесь одновременно звонили никак не меньше дюжины телефонов; голоса сливались в нестройный гул жалоб, криков, вопросов. Кто-то негромко, но безостановочно сыпал проклятиями. Она увидела двери с надписью «Отдел по расследованию убийств» и подавила уже готовый сорваться с губ всхлип.
Он сидел за письменным столом, откинувшись в кресле, плечом прижимая к уху телефонную трубку. Одна нога его покоилась на книге регистрации произведенных арестов, с порванной обложкой. Пластмассовый стаканчик с кофе замер на полпути, не донесенный до губ.
– Пожалуйста, помогите мне! – взмолилась она, обессиленно опускаясь на стул напротив. – Кто-то пытается меня убить.
Эмма впервые увидела отца, когда ей исполнилось уже почти три года. Она знала, как он выглядит, потому что мать сохранила его фотографии, тщательно вырезая их из газет и глянцевых журналов и развешивая повсюду в их тесной трехкомнатной квартирке. Джейн Палмер часто носила свою дочь Эмму от одного снимка к другому – они висели на стенах, изуродованных потеками воды, или стояли на пыльной рассохшейся мебели – и рассказывала ей невероятную историю любви, разыгравшейся между нею и Брайаном Макэвоем, солистом модной рок-группы «Разрушение». Чем больше выпивала Джейн, тем ярче становилась эта любовь.
Из того, что ей рассказывали, Эмма, конечно, понимала совсем немного. Она знала, что мужчина на фотографиях – важный человек, который вместе со своей группой играл для самой королевы. Она научилась узнавать его голос, когда его песни звучали по радио или когда мать ставила на проигрыватель одну из «сорокапяток» – пластинок, которых у нее было великое множество.
Эмме нравился его голос, в котором, как она узнала позже, звучал слабый ирландский акцент.
Кое-кто из соседей неодобрительно цокал языком, поминая бедную девочку с верхнего этажа и ее мать, имевшую слабость заглядывать в бутылку с джином и отличавшуюся неуравновешенным нравом. Иногда до них доносились проклятия, которые пронзительным голосом выкрикивала Джейн, и плач Эммы. Тогда они поджимали губы, а дамы обменивались многозначительными взглядами, выбивая ковры или развешивая белье после недельной стирки.
Как-то в самом начале лета 1967 года, лета любви, они так же качали головами, слыша плач маленькой девочки, доносящийся из открытого окна квартиры Палмеров. Большинство сходились на том, что Джейн Палмер никак не заслуживает такой славной девчушки, но разговорами между собой дело и ограничивалось. В этой части Лондона никому бы и в голову не пришло обратиться по такому поводу к властям.
Разумеется, Эмма еще не знала таких слов, как «алкоголизм» или «аффективное расстройство», но даже в возрасте трех лет она была уже экспертом в том, что касалось настроения матери. Она знала, когда мама будет смеяться и обнимать ее, а когда бранить и шлепать. Если атмосфера в квартире становилась особенно накаленной, Эмма, в обнимку со своей плюшевой черной собачкой Чарли, забиралась в тумбочку под кухонной раковиной и там, в темноте и сырости, пережидала очередной приступ бешенства матери.
Но бывало, она оказывалась недостаточно проворной.
– Сиди смирно, Эмма! – Джейн с силой провела щеткой по светлым волосам дочери. Стиснув зубы, Джейн старалась подавить неудержимое желание отшлепать девочку по мягкому месту. Нет, сегодня она не выйдет из себя. Только не сегодня. – Я сделаю из тебя настоящую красавицу. Ты ведь хочешь выглядеть по-особенному красивой сегодня, не так ли?
Эмме не слишком-то хотелось выглядеть «по-особенному красивой», когда щетка матери царапала кожу на голове, а тело от накрахмаленного платья начинало чесаться. И потому она продолжала ерзать на стуле, пока Джейн пыталась перевязать ее непослушные кудри лентой.
– Я сказала, не дергайся. – Эмма взвизгнула, когда пальцы Джейн больно впились ей в шею под волосами. – Никто не любит грязных непослушных девочек.
Сделав два долгих вздоха, Джейн ослабила хватку. Она не хотела, чтобы на теле дочери остались синяки. В общем-то, она любила ее. Правда. Да и Брайану, если заметит синяки, это очень не понравится.
