Солнце уже стояло высоко, бросая лучи через решётчатое окошко, когда на службу явился начальник тюрьмы и лично занялся воспитанием и стращанием заключённых.
Я намеренно задержалась, чтобы выйти из камеры последней и наедине поговорить с начальником, записывающим в протокол имя, место жительства и причину задержания. Но сие занятие успело быстро ему наскучить, и начальник спешно удалился в свой кабинет, откуда доносился ужасный запах этого горелого напитка — кофе, кажется, так эта гадость называется.
Один из стражников грубо схватил меня за плечо и поволок по коридору к двери, где меня ждало ещё одно неприятное потрясение. Как оказалось, женщинам непристойного поведения при поступлении оных в участок стригли волосы, дабы показать их статус, а также для всеобщего осуждения и позора, чтоб в другой раз неповадно было. Меня, визжащую, кусающуюся и брыкающуюся, не смогли усадить на стул даже трое стражников. Я уж подумала, что им надоест сражаться со мной, и они, наконец, отцепятся, как вдруг скрежет ножниц раздался у самого моего уха. Тёмные волосы тяжёлой волной упали к ногам. Я схватила попавшийся под руку стул и, развернувшись, метнула его в одного из стражей. Он опешил, но, благодаря отменной реакции, успел увернуться. Лишь осколки висящего на стене зеркала дождём посыпались на пол.
— Ты что, спятила? — стражник смотрел на меня испуганными глазами, пятясь к выходу.
— Позови начальника, — я закрыла глаза, стараясь глубоко дышать и успокоиться, дабы никто в этой комнате не пострадал.
Довольно упитанный мужчина с пышными усами явился сам на крики и звук бьющегося стекла. Открыв ногой дверь, он тут же принялся орать на своих подчинённых, используя нецензурные выражения. Завидев меня, толстяк захлопнул рот и испытующе уставился, моргая маленькими глазками.
— Доброе утро, — я решила начать беседу мирно и быть выслушанной. — Будьте добры, бумагу, чернила и перо. Я буду жаловаться на творящийся здесь произвол.
Он хмыкнул и рассмеялся:
— Что, обижают бедняжку? И кому жаловаться собралась?
— В высшие инстанции. За то, что хватают порядочных людей и, не разобравшись, без суда и следствия, вершат самосуд.
— Так ты у нас порядочная? Чего ж тогда в борделе делала? Так всё, не желаю выслушивать твои бредни! Давай, вали, следующий раз клеймо заработаешь!
— У неё уже есть клеймо, на шее видел, — вмешался другой страж, не выпускающий из рук огромных ножниц.
Я поняла, что вести диалог с этими невежами не имеет смысла, поэтому лучше уйти, пока я не расплакалась прямо здесь.
— Постой, — встал у меня на пути толстяк, — перстни можешь оставить.
— Не могу.
— А надо, как вещественные доказательства.
Схватив меня и заломив руки, ему удалось стащить с моего пальца обручальное кольцо. А вот перстень Гдышека сел на большом пальце просто намертво, не желая стаскиваться.
— Снимай!
— Верните моё кольцо!
— Снимай, давай, живо! А то за воровку сойдёшь, отправлю на виселицу!
— Я не воровка! Это — моё!
— Перстень с сапфиром? Рассказывай! У какого-нибудь лорда, небось, стащила?
— Лорд Гдышек мне лично его подарил! Не верите? Так у него самого и поинтересуйтесь!
— Ещё чего! Ты в своём уме? Окстись, бесноватая! Знатные господа ночи с бродяжками не коротают, даже с такими хорошенькими, как ты! Хотя, если тебя как следует отмыть, может для меня и сгодишься, я не привередливый.
Во мне боролись два желания: плюнуть ему в лицо или заставить его никчёмное огрубевшее сердце остановиться. Но победил всё же здравый смысл:
— Мне нет никакой выгоды обманывать вас.
— Вот и умница. Я пойду, допью кофеёк, а когда вернусь — ты уже стянешь колечко и отдашь мне. Иначе придётся конфисковать вместе с пальцем.
— У меня другое предложение. Вы посылаете гонца к Гдышеку с сообщением обо мне и перстне. А если он до вечера не явится, я отдаю вам то, что вы просите.
— Лады, — протянул он руку, — ждём до заката. Но если он не явится, ты остаёшься здесь на ночь. В моём кабинете.
— Идёт, — я протянула свою. — Только чтоб без обмана. Человека точно отправите?
— Честное служивое, — толстяк пожал мне руку, подкрутил ус и вышел.
Как только меня оставили одну, заперев на ключ, я подняла с пола ножницы и приблизилась к остаткам разбитого зеркала. Ровняя волосы, недостающие теперь и до плеч, я раскаялась в своём поспешном решении. «А вдруг виконт слишком занят, либо вообще отсутствует, уехал по делам или вышел в море? А что, если толстяк всё же обманет меня? И почему я сначала делаю, а потом думаю? Голова бедовая…»
Ночевать здесь однозначно я не собиралась. Придётся поступить с ним так же, как и со Ставром, если не будет иного выхода. А вот как избежать виселицы? Ещё несколько дней назад я раздумывала, не отправиться ли следом за Данияром, но теперь всё иначе…
Я сидела на единственном стуле, бессмысленно глядя через закрытое решёткой окно на увядающий куст сирени, и прислушивалась к каждому шороху по ту сторону двери.
Холодное осеннее солнце проглядывало сквозь низкие рваные облака и нехотя облизывало бок пожелтевшего кустарника, лениво роняющего блеклые листья. Вот один, сухой и коричнево-ржавый, плавно летит вниз, закручиваясь у самой земли в быстром водовороте. Другой, восково-жёлтый, тяжёлый, с силой обрушивается вниз, задевая острыми краями недовольно шуршащих потревоженных соседей. Третий, ещё приветливо зеленеющий на самой макушке, но уже сморщенный, словно собравшийся плакать, лихорадочно подрагивает, вот-вот готовый сорваться…
