Михаил Юрьевич Лермонтов
Поэзия и судьба Михаила Юрьевича Лермонтова (1814–1841) – из области необъяснимого. К нему в большей степени, чем к любому поэту подходит слово «чудо». Если мы любим Лермонтова – то относимся к нему именно как к чуду. Даже научные исследования о Лермонтове часто напоминали захватывающий приключенческий роман или исповедь. Вивисекции он не поддаётся, любой пустопорожней риторике сопротивляется.
О юбилеях великого и любимого в народе поэта агитационная машина почему-то раз за разом заявляет скромным субтоном. Только музеи остаются святилищами литературы и, к счастью, пребывают не в запустении. Хочется, чтобы Лермонтова в России знали в лицо – не только те, «кому за тридцать», а и ровесники поэта. Чтобы читали. В его наследии есть, на что опереться, а ещё больше – поводов для счастливого удивления.
Первое и, пожалуй, основополагающее чудо – оно из хрестоматий и отрывных календарей. Мы к нему так привыкли, что и не обращаем внимания. А повторить его невозможно. Михаил Юрьевич Лермонтов прожил двадцать шесть лет – и оставил обширное литературное наследие.
В лирике встал вровень с Пушкиным. Оставил классические образцы поэмы. «Маскарад» остаётся загадкой и высоким взлётом русской сцены. «Герой нашего времени» предвосхищает расцвет русской прозы – Тургенева, Толстого, Достоевского. Там многое припрятано! Да и если отрешиться от историко-литературной азбуки, «Герой…» – это книга на все времена, хотя и не всеми временами понятая. Навсегда останется нашим собеседником и Лермонтов-мыслитель. Классик в двадцать шесть лет – разве это не чудо? Но он на равных говорит с великими – через века и тысячелетия.
Второе чудо пришло под свист сабель. Из великих русских поэтов Лермонтов первый стал воином, прошёл опасные, кровопролитные бои, пролил кровь. Героика для него была не только поэтической традицией, а эпос – не страницей в хрестоматии. Да, Державин тоже был солдатом и офицером, служил в гвардии и участвовал в разгроме пугачёвского восстания. Сражался. Однажды чуть не попал в плен к пугачёвцам, рисковал головой. И всё-таки там не было столь масштабных сражений, как бои на берегах горной реки Валерик.
Поручик на белом коне врезался в ряды воинственных горцев, не зная страха. Вот что говорилось официально: «Тенгинского пехотного полка поручик Лермонтов во время штурма неприятельских завалов на реке Валерик имел поручение наблюдать за действиями передовой штурмовой колонны и уведомлять начальника отряда об ее успехах, что было сопряжено с величайшею для него опасностью от неприятеля, скрывавшегося в лесу за деревьями и кустами. Но офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнил возложенное на него поручение с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших солдат ворвался в неприятельские завалы».
Орден он тогда не получил только из-за придворных интриг. Но Лермонтов всегда был выше банальных служебных амбиций и об армейской карьере не думал. Просто сражался доблестно. Ну а стихи о Валерике читать и перечитывать трудно: сразу ощущаешь запах крови, как будто пальцы порезал. И боль.
Спиною к дереву, лежал
Их капитан. Он умирал.
В груди его едва чернели
Две ранки, кровь его чуть-чуть
Сочилась. Но высоко грудь
И трудно подымалась; взоры
Бродили страшно, он шептал:
«Спасите, братцы. Тащат в горы.
Постойте – ранен генерал…
Не слышат…» Долго он стонал,
Но всё слабей, и понемногу
Затих и душу отдал Богу.
На ружья опершись, кругом
Стояли усачи седые…
И тихо плакали…
Битва при Валерике. Картина М.Ю. Лермонтова
Такой батальной поэзии – подробной, как будто будничной – до Лермонтова не было. Здесь – взгляд изнутри, как у Толстого в «Севастопольских рассказах». И трагичнее всего, что он, постоянно рисковавший жизнью, погиб не в бою, а на дуэли, которой, право, можно было избежать.
Третье чудо – быть может, главное. Да именно главное! Просто перечитаем:
По небу полуночи ангел летел,
И тихую песню он пел,
И месяц, и звезды, и тучи толпой
Внимали той песне святой.
Он пел о блаженстве безгрешных духов
Под кущами райских садов,
О Боге великом он пел, и хвала
Его непритворна была.
Он душу младую в объятиях нес
Для мира печали и слез;
И звук его песни в душе молодой
Остался – без слов, но живой.
И долго на свете томилась она,
Желанием чудным полна,
И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли.
Это написал шестнадцатилетний юноша. А лучшего ничего и вообразить нельзя. Он тогда учился в московском университете, а до того посещал занятия в Благородном пансионе. Лекции там читал Алексей Фёдорович Мерзляков – вдохновенный литературный старовер, которого ещё матушка Екатерина наградила за оду в её честь. Он тогда мальчишкой был – как Лермонтов в 1831-м.
Четвёртое чудо известно многим, но вспоминаем мы о нём изредка. Ведь Лермонтов был художником не только в переносном смысле. Рисовать он начал раньше, чем сочинять стихи.
И в любом стихотворении Лермонтова есть цвет. Парус одинокий именно белеет, а туман моря именно голубой. Так мы видим – вслед за Лермонтовым, настоящим художником слова. И цвет обрушивается на нас из каждой строки. В лучших изданиях Лермонтова мы найдём, кроме стихов и прозы, его картины и рисунки.