Лондон, 1837 г.
В очередной раз Хоуп грустно прислонилась лбом к окну, выпуская пар изо рта и рисуя на запотевшем стекле сердце, которое она затем торопливо стерла, – если бы это увидела ее мать, сидящая в той же гостиной, то непременно отчитала.
– Кузина Аннабель дебютирует в свете уже в следующем сезоне, – прошептала она себе под нос. – Когда же настанет и мой черед?
– К чему такая спешка? – ответила ей виконтесса сухим и строгим тоном, и, хотя Хоуп не видела ее лица, она прекрасно знала, что его выражение как всегда бесстрастно. – Неужели ты считаешь, что уже к этому готова?
– А как я буду к этому готова, если мы никогда никуда не ходим?
Наступило молчание.
– Ты еще слишком мала.
Хоуп вот-вот должно было исполниться пятнадцать. Она уже не была «слишком маленькой», по крайней мере, не младше своих кузин и прочих родственниц того же возраста. Конечно, не все из них были официально представлены высшему свету, однако они часто посещали другие дома, получали приглашения на чай, покупали платья согласно последнему писку моды, совершали променад в компании подруг и гувернанток по площадям и паркам Лондона и даже путешествовали на юг Англии во время летнего сезона. Хоуп Мод же не делала ничего из вышеперечисленного, и, как ни старалась мать скрыть причины, девочка знала, что главным виновником проблем был Патрик Мод, лорд Лоури.
Хоуп уже давно перестала называть его отцом.
Молодой леди ее положения, достопочтенной старшей дочери виконта, не следовало укрываться дома, чтобы сократить расходы и избежать того, чтобы другие увидели ее потрепанную, явно изношенную одежду. Что еще хуже, она по-прежнему одевалась как ребенок: в короткие, плохо сидящие платья, без корсета, а волосы укладывала в косы с белыми лентами, спадающими на плечи.
Она никогда не носила дорогих украшений – большинство из них уже давно заложили. В семье сохранились лишь те, которые мать надевала на обязательные светские мероприятия. Одной из главных драгоценностей было жемчужное ожерелье, которое было на виконтессе в данный момент, – единственный сохранившийся след роскоши во всей этой зловещей картине, которую представляла собой парадная гостиная их дома.
Хоуп старалась не обращать внимания на слухи, распространяемые остальной лондонской аристократией, но укрыться от них целиком было для нее невозможно – иногда ей казалось, что они пробиваются даже сквозь каменные стены холодного палладианского особняка и достигают ее ушей:
«Виконт утащит их на дно».
«Они совершенно разорены».
«У них не осталось ничего, кроме титула».
Она слышала, как эти слова доносились с улицы за пределами палисадника: шепот, в котором сливались яд и жалость к девочке, разодетой как кукла, вынужденной наблюдать за жизнью из окон своего старого дома.
Однако лорд Лоури, казалось, был совершенно глух к этим сплетням. У него не было физических проблем со слухом, хотя Хоуп уже не была в этом так уверена, поскольку он не слушал ни собственную жену, ни дочь – своего первенца, ни младшего сына – наследника титула (единственное, что ему могло перейти от отца), ни немногих оставшихся друзей, ни даже кредиторов. А последних становилось все больше, и они кричали все громче и громче.
«Невозможно, чтобы он их не слышал, – думала Хоуп. – Скоро они нас утопят, а он будет дальше посещать салоны с азартными играми как ни в чем не бывало, не обращая внимания на наши беды».
– Хоуп. – Девочка вздрогнула, услышав голос матери. – Отойди от окна. Сколько раз тебе говорить?
Хоуп тяжело вздохнула и отвернулась от стекла.
– И сядь как следует.
– Зачем? – горько улыбнулась она. – Все равно меня никто не видит.
– Тебя могут увидеть слуги.
– Ты имеешь в виду Глэдис и ее мужа?
– Довольно. А ну-ка сядь как следует.
Хоуп фыркнула, но подчинилась приказу. Однако она не могла спокойно сидеть на месте и начала барабанить каблуком своей правой туфли по ковру.
– Хоуп, хватит!
– Но ведь я ничего не делаю!
– Нога.
Еще раз фыркнув, она решила встать. Сама того не замечая, она стала расхаживать по комнате кругами. Когда-то здесь было много картин, в том числе и ее собственное изображение, но все, что имело хоть какую-то ценность, давно заложили. Она представила себе, что ее портрет украшает чей-то дом, где все гадают, кто эта грустная девушка. «Или же его использовали для растопки камина».
Она забавлялась тем, что обводила пальцем корешки книг, гладила тяжелые занавески или тонкие фарфоровые статуэтки, а иногда, когда мать не смотрела, выделывала танцевальные па. Беатрис Мод, леди Лоури, решила сесть в одно из потертых кресел и заняться шитьем – не декоративными работами, увлекающими дам ее положения, а починкой одежды, которая, судя по размеру, принадлежала младшему брату Хоуп, Генри. Леди выглядела расстроенной и время от времени предостерегающе поглядывала на дочь.
