Глава 1
Об особенностях исполнения главной роли на сцене и в жизни
Городишко был маленький, но разбросанный по холмам, и потому казался значительным и большим. Дома были двухэтажными – первый, как правило, каменный, беленый известью, а второй – из почерневших от времени бревен. Все это было украшено резными наличниками, откосами и обязательными ставнями.
Каждый дом был окружен садом из фруктовых деревьев и ягодных кустарников, потому каждую осень отсюда подводами вывозили яблоки, груши, огурцы и редьку в ближайшие крупные города.
Река была узкая, но глубокая и судоходная.
Гражданская всеразрушающая война обошла городишко стороной, и потому в нем сохранились все церкви и железнодорожный вокзал.
А более в городке ничего не было, да он ни в чем и не нуждался.
Детская рука поставила на диск граммофона толстую пластинку – с собакой, слушающей граммофон, на этикетке; с трудом провернула несколько раз ручку завода граммофонной пружины, отогнула предохранитель. Деформированная, «лысая» от частого употребления пластинка, не торопясь, начала кружение.
Та же детская ручка поставила изогнутый хобот звукоснимателя с огромной иглой на край пластинки, и через хрипы и шипение из граммофонной граненой трубы прорвались первые звуки арии Лючии из оперы Доницетти «Лючия ди Ламмермур».
Вместе с пластинкой пискляво, но громко запела девочка лет шести. Распевая, она сдернула с полукресла старушечью вязаную шаль, завернулась в нее и вышла из комнаты; через веранду вышла в небольшой запущенный сад.
За плетеным круглым столом две румяные дебелые девахи потчевали обедом мастера лесопильной фабрики Кузьму Обрядкова. У Кузьмы были редкие вьющиеся черные цыганские волосы, расползающаяся лысина и так сильно перебитый нос, что любой желающий мог свободно наблюдать, что происходило в его ноздрях.
Девочка запела громче, наблюдая, как Кузьма Обрядков, издавая чудовищные звуки, высасывал мозг из сахарной косточки, выуженной из тарелки с борщом. Он приложил кость к глазу, пытаясь рассмотреть содержимое, после чего сообщил соседкам по столу:
– Не вылазит!
Девахи засуетились, ища на столе среди приборов – а семья была непростая, обедали с вилками, ножами и салфетками – нечто, что помогло бы Кузьме достать внутренность кости.
– Галька! – крикнула одна из девах. – Кончай голосить! Поди сорви веточку для Кузьмы Петровича!
Галя – так звали поющую девочку – петь не перестала, подошла к старой корявой яблоне и отломала от нее веточку. Тетя Наташа, пославшая Галю за веточкой, обтерла ее полотенцем и подала Кузьме Петровичу.
Любитель костного мозга выковырял вожделенное содержимое кости, проглотил его и, утерев жирные губы салфеткой, спросил, кивая в сторону Галины:
– Это по-каковски она поет?
– Бог его знает! – в сердцах откликнулась тетя Наталья. – Не по-русски! Галька, перестань ты голосить! Голова болит от твоего пения!
– Ты по-каковски поешь? – решил добиться правды у девочки напрямую Кузьма Петрович.
– Как мама, – ответила девочка. – Это мамина песня. Она ее пела.
– А где мамка твоя? – равнодушно спросил Кузьма Петрович, вожделенно глядя на тарелку жареных грибов с картошкой, принесенную из летней кухни второй тетей – Надеждой.
– В Москве, в актрисах, – ответила за Галю тетя Надежда.
Кузьма Петрович сочувственно зацокал языком.
– Стыд-то какой! Давно? – беря вилку в здоровенный кулак, спросил он.
– Почитай, с рождения ее, – с готовностью ответила тетя Наташа.
– Брошенка? – изумился Кузьма Петрович, пережевывая грибы.
– Что вы такое говорите? – возмутилась бабушка, ставя на стол горшочек с необходимой для грибов сметаной. – Какая же она брошенка, если мать ее в позапрошлом году навестить приезжала!
– А папка? – продолжал неспешные вопросы мастер лесопилки.
– Безотцовщина, – коротко ответила тетя Наташа.
– Дядя Кузьма, а кто вам нос сломал? – задала давно интересующий ее вопрос Галина.
Не обращая внимания на возмущенное шипение тетушек, дядя Кузьма снисходительно ответил:
– Это в малолетстве… кобыла лягнула.
– Вы ее обидели? – удивилась Галина.
– Кого? – перестал жевать Кузьма Петрович.
– Кобылу! – пояснила Галина.
– Не-е-е! – поморщился Кузьма. – Дурная была!
– Дядя Кузьма, – не отставала Галя, – вы на ком хотите жениться, на тете Наташе или на тете Наде?
Тетушки покраснели, тревожно и искательно глядя на жениха.
– Галечка, иди, погуляй… – Бабушка подтолкнула Галю к калитке.
– Я не хочу! – сопротивлялась Галина, – пускай он скажет, а то тети из-за него каждый вечер ссорятся и даже дерутся! Чего… Ему жалко разве сказать? А то ходит, обедает каждый день, а тетушки мучаются!
Бабушка схватила Галину за руку и потащила к калитке.
– Чего ты меня тащишь? – кричала обиженная Галя. – Сама говорила, что если они в этом году замуж не выйдут хоть за черта с рогами, то перезреют и взбесятся!
– Гуляй! – бабушка вытолкала Галю на улицу и захлопнула калитку.
На заборе соседнего дома сидел большеголовый мальчуган с бесцветными глазами и выгоревшими за лето до хлорной белизны волосами.
