Поэт верит в свое бессмертие. Жизнь стихов продолжается за крайней чертой. Это – его слова. Поэт присматривается к собственной смерти, ощупывает ее, как отрез ткани. Он возводит себе надгробье, горит на погребальном костре, шепчет имя возлюбленной. Он знает, что она придет проведать его и украсит могильный камень венками из свежесорванных цветов. Он сам выбирает место для погребения – не на большаке, но подальше от людской толпы, где-нибудь под сенью дубравы или у песчаной дюны (как и полагается поэту, провозгласившему себя римским Каллимахом (4.1.64), этим александрийским ученым пересмешником, который сказал однажды: скучно дорогой / той мне идти, где снует в разные стороны люд1). Для него нет существенной разницы между любовным ложем и погребальным одром (Commager 20)2. Ему, пожалуй, хотелось бы, чтобы подруга прыгнула в последний костер, чтобы обгорающими губами прижалась к его губам… Он устраивает пристрастную инвентаризацию собственной кончины, дабы потом, на выдохе, крикнуть смерти: ты изжита! Вслед за Горацием, за его non omnis moriar (весь я не умру), наш поэт проговаривает в маршевом ритме пентаметра: ingenio stat sine morte decus (3.2.26, блеск гения обречен на бессмертие), а чуть позже, в своей последней книге, длит бессмертие в гекзаметрической строке sunt aliquid Manes: letum non omnia finit (4.7.1, духи мертвых кое-что значат, не все кончается смертью).
* * *
Нам неизвестна точная дата рождения Секста Проперция; скорее всего, поэт родился в начале 40-х годов до н. э. (Hubbard vii). Зато не вызывает сомнения место рождения поэта. Это умбрийский город Ассизи (рожден в древней Умбрии у славных пенатов – 4.121, ср. 4.125), тот самый Ассизи, в окрестностях которого святой Франциск благовествовал перед птицами. Род Проперциев, крупных землевладельцев, был одним из наиболее влиятельных в округе. В одном только Ассизи сохранилось 16 надписей с именами Проперциев (Cairns 10). Ряд родственников поэта перебрались в Рим и дослужились до степеней известных: один из Проперциев, Гай Проперций Постум (вероятный адресат элегии 3.12), высоко поднялся по служебной лестнице, исполнял должности претора и проконсула (Cairns 16). Ранняя смерть отца совпала с Перузинской войной (41 до н. э.), в ходе которой умбрийская и этрусская3 знать выступила против Октавиана (будущего императора Августа) на стороне Луция Антония, брата триумвира Марка Антония (Cambridge Ancient History 28–29). После победы Октавиана часть имения Проперциев была отторгнута в пользу ветеранов; некоторые родичи поэта (мы не знаем, каково их число) погибли под мечами легионеров (1.22.6– 8). Вскоре после отторжения земель семья поэта поселилась в Риме. Проперций получил прекрасное образование, изучал риторику и юриспруденцию (Cairns 26). Первые три книги элегий вышли в 20-х годах I столетия до н. э. (становление принципата Октавиана Августа), последняя – в 16-м году. После выхода первой книги, Единокнижия, Проперцию начинает покровительствовать Меценат, один из ближайших сподвижников Августа. Среди поэтов, пользовавшихся поддержкой Мецената, – Публий Вергилий Марон (Буколики, Георгики, Энеида) и Квинт Гораций Флакк (Сатиры, Эподы, Оды, Послания).
Проперций – автор любовных элегий, поводом для которых послужила связь поэта с Цинтией (или Кинфией). По словам Апулея, подлинное имя Цинтии – Гостия (Апология 10), однако мы не можем с точностью сказать, кто скрывается под этим именем: ветреная матрона или куртизанка высшего пошиба. На первый взгляд, элегии Проперция легко привести к общему знаменателю, обобщить происходящее: поэт безоглядно влюблен в Цинтию, он – послушный раб своей подруги, Цинтия же – требовательная госпожа. Проперций страдает и одновременно наслаждается страданием. Его возлюбленная известна своим непостоянством, и это лишь усугубляет любовные муки. Поэт с восхищением пересказывает, как Цинтия пыталась выцарапать ему глаза, как запустила в него винным кубком (3.8.4, 6). Для него ожерелье из кровоподтеков на истерзанной шее – все равно что для других римлян роскошный банкет или колесничные бега.
Вышеприведенные обобщения, при всей своей видимой неоспоримости, лишь отчасти отражают внутреннюю жизнь элегий. Для Проперция любые жанровые императивы – в лучшем случае условны. Никаких постоянных законов, никаких долгодействующих правил наш поэт не признаёт. По Проперцию, законы жанра существуют лишь для того, чтобы их нарушать.
Проперций часто иронизирует над своей влюбленностью. По мягкости, по деликатности иронии мы легко отличим Проперция от Тибулла и Овидия, его собратьев по элегическому цеху. Наш поэт с улыбкой смотрит на себя со стороны, как будто он – персонаж из комедии Теренция. Его ирония легка и вездесуща. Именно эта способность улыбаться самому себе позволяет поэту дистанцироваться от подруги и говорить о любви несерьезно. Более того, на наших глазах Проперций потворствует этому превращению: Цинтия-подруга становится Цинтией-книгой, разговор о любви переходит в разговор о поэзии вообще. Когда в конце Третьей книги поэт, обращаясь к Цинтии, пишет
