Любовные похождения барона фон Мюнхгаузена в России и ее окрестностях, описанные им самим
Барон Мюнхгаузен, чье имя стало синонимом неуемного враля, предстает перед нами в ином свете на страницах этой книги. Иероним Карл Фридрих барон фон Мюнхгаузен (1720–1797) – личность историческая. Прожив без малого двадцать лет в России и оставив весьма заметный след в ее истории, он вернулся на родину в Боденвердер (Нижняя Саксония), где вел по большей части жизнь праздную, рассказывая соседям и посетителям трактира при гостинице «Король Пруссии» в Геттингене истории о своих похождениях и приключениях в России. Его рассказы имели столь широкий резонанс, что часть из них была даже опубликована, правда, без указания имени автора, вызвав впоследствии появление череды мюнхгаузиад.
Еще при жизни барона три автора – Рудольф Распе, Готфрид Август Бюргер и Генрих Шнорр – выпустили свои книги, взяв за основу некоторые из подлинных сюжетов барона, но настолько переврали и их, и сам образ автора, что разгневанный Мюнхгаузен провел в тяжбах с ними долгие годы.
Предлагаемые читателю мемуары барона фон Мюнхгаузена призваны обелить его честное имя и восстановить справедливость перед судом потомков.
Книга проиллюстрирована графическими рисунками петербургской художницы Надежды Васильевой.
Книга издана в 2011 году.
Читать Любовные похождения барона фон Мюнхгаузена в России и ее окрестностях, описанные им самим онлайн беплатно
Пародийный портрет барона Мюнхгаузена работы Гюстава Доре к книге Рудольфа Распе «Приключения барона Мюнхаузена»
В оформлении обложки использован портрет Иеронима Карла Фридриха барона фон Мюнхгаузена работы художника Г. Брукнера (1752)
Оригинал портрета утрачен во время Второй мировой войны
Годы моей жизни подходят к концу, и это одна из причин, которая побуждает меня взяться за перо – вместе со мной не должна уйти в могилу великая тайна, которую я много лет храню в своем сердце. Но даже и теперь, усаживаясь за эти мемуары, я испытываю сомнения: вправе ли я предать сию тайну бумаге, хотя мои записки и будут лежать под спудом, оставаясь до поры до времени недоступными для общества. Я должен быть крайне осмотрителен, потому что откровения, готовые излиться с кончика моего пера, не то что сегодня, но и через сто лет способны вызвать мировые потрясения, о последствиях которых я даже боюсь помыслить.
Но я не обману твоих ожиданий, мой терпеливый читатель, как не обманывал никогда моих слушателей. Настанет час – и эти записки, которые я захороню для будущих поколений, увидят свет, правда восторжествует и многие непонятные вещи станут ясны как божий день. Все откроется, каждому будет воздано по заслугам, и барон фон Мюнхгаузен наконец займет подобающее ему место в истории.
Но не будем забегать вперед. Пока что я сижу в нерешительности над чистым листом бумаги, страшась доверить ему те тайны, что жгут мою память. Терпение, терпение, терпение...
Помимо названных выше обстоятельств меня побуждает взяться за перо и необходимость окоротить неких господ, всевозможных писак, всяких безродныхРудольфов Распе и Готфридов Бюргеров, тяжбами с которыми отравлены долгие годы моей жизни. Они тоже получат по делам своим. Мои мемуары станут им достойным ответом (хотя я и не доживу до торжества справедливости, не увижу собственными глазами, как лжецы прилюдно будут названы лжецами, а герои и праведники будут возведены на подобающее им место в истории), и со временем они будут так же осмеяны перед потомством, как ныне осмелились осмеять меня. А потому я желаю им долгих лет, чтобы они дожили до выхода в свет этих правдивых записок[1].
Иероним Карл Фридрих
барон фон Мюнхгаузен,
20 января 1796 г.
Судьбоносное письмо
Сегодня 20 апреля 1796 года. Я сижу в кабинете своего родового замка в Боденвердере, что в Нижней Саксонии, передо мною чистый лист бумаги, и я размышляю: с чего мне начать мои мемуары. С детских лет? Со смерти моего батюшки, которая случилась, когда мне было четыре года отроду? Нет, не буду уделять слишком много места моей скромной персоне, а начну с того судьбоносного события, которое положило начало моей умопомрачительной карьере. Как это нередко бывает, толчком к великому стало происшествие малозаметное. Это было даже не происшествие, а письмо, которое я прочел ноябрьским утром 1737 года в замке Вольфенбюттеля, где Его милость герцог Карл любезно показал мне сие послание, сыгравшую столь важную роль не только в моей жизни, но, без малейшего преувеличения, и в судьбах мира. (Ах, барон, не торопи события, всему свое время, а настанет ли время рассказать о том, что жжет твое сердце, пока еще не дано знать ни тебе и никому другому. Молчание золото, как говорится в русской пословице. Поэтому я пока замкну уста во всем, что касается деликатной части моей истории.) Впрочем, с годами я проникся уверенностью, что само Провидение водило рукой несчастного, писавшего это послание.
Итак, письмо, которое мне позволил прочесть Его милость:
Любезный мой брат Карл,
все никак не могу привыкнуть к тому, что после смерти нашего батюшки должен называть тебя, ныне владетельного герцогаБрауншвейга-Вольфенбюттеля-Беверна, «Ваша милость». Надеюсь, ты простишь мне эту вольность – мы ведь почти двадцать лет с младенчества прожили душа в душу и бок о бок.
Спешу передать тебе привет из далекой (от тебя, но не от меня) России, где я пребываю вот уже четыре года (ах, как быстро летит время!). Ты прекрасно осведомлен о матримониальной подоплеке моего приезда сюда, но пока суд да дело, я веду жизнь вояки, которая вовсе мне не по нутру. Однако ради будущих благ можно и потерпеть.
Средь издержек, которые мне приходится выносить, военные тяготы – представь меня в шатре главнокомандующего, в окружении послушных офицеров, и ты поймешь, что иногда я, с моим характером сибарита, сжимаю зубы и в нетерпении жду беззаботного будущего, когда полки будут ходить в атаку мановениеммоего пальца, но мне для сего не придется выходить за двери моего не по-брауншвейгски роскошного дворца. А дворцы в России действительно отличаются роскошью, не свойственной нашим родовым замкам. Их богатство и расточительность не чета нашей скудности и экономности.
Среди совсем уж смешных неудобств, которые выпали на мою долю, представь себе, – увы, увы! – утрата двух пажей, которых я привез с собой. Они были ловкие и услужливые ребята, но один из них пал под Очаковым, сраженный шальной турецкой пулей, а другой, бедняга, объелся какой-то местной пищей – тут в ходу такие неудобоваримые деликатесы, как «соленые грибочки», – и скончался желудочной коликой. Как ты прекрасно можешь себе представить, брать в пажи кого-либо из местных недорослей я не желаю – они все как на подбор или ленивы, или глупы без меры. А потому прошу тебя, любезный брат (ах, простите, я должен сказать «Ваша милость») подыскать мне двух пажей и отправить как можно скорее, хоть на следующий день по получении моего послания, в Санкт-Петербург. Подбери кого-нибудь из баронских сыночков – они еще не утратили рыцарский дух, представлений о чести и вассальном долге.
